Дэн привалился плечом к стене и на мгновение прикрыл глаза: не думать о мести, не поддаваться безумию. Пусть Магистр наказал его, отправив сюда против воли, но он все еще оставался на службе, он по-прежнему был боевым магом, а боевой маг должен выполнять приказы. Эта мысль успокаивала задетое самолюбие и с грехом пополам заглушала приступы злости.

Дэн пытался подготовиться. Видит Бог, он действительно старался не просто свыкнуться с неотвратимостью предстоящего ада, а успокоиться, привести в порядок мысли, пребывающие в смятении. Столько сил было потрачено на то, чтобы взять себя в руки, столько уговоров, столько воззваний к собственной совести, порядочности, благоразумию было прокручено в голове – не сосчитать! Казалось, Дэн уговорил самого себя, заключил с собой сделку: не реагировать ни болезненно, ни раздраженно, ни гневно – никак. Но теперь, когда каждая ступенька приближала его к встрече с Лисанским, все благонамеренные мысли исчезли, рассыпались, как песок сквозь пальцы. И так тщательно возведенные вокруг защитные барьеры дали трещину и засочились ненавистью и решительной яростью. Сердце набухло в груди, вмиг разросшись до неимоверных размеров, и заполнило собой черную пустоту, к которой Дэн привык за последние месяцы. И стало больно – так нестерпимо, чудовищно больно, что захотелось порвать врага голыми руками, лишь бы это остановить.

Наконец лестница кончилась. Показалось, что он взобрался куда-то под самые небеса, на самый верх бесконечно высокой башни. Еще один холл, освещенный лишь тусклым вечерним светом, проникавшим через пыльные, грязные окна в дальней стене. Жуткая многоярусная люстра с десятками погасших свечей грузно, неподвижно свисала с потолка. Три двери справа, три слева. Поворот у окон.

Одна из дверей была приоткрыта, и Дэн шагнул прямо к ней. Комната оказалась просторной, пустой, неуютной и такой же мрачной, как коридор на первом этаже. Здесь трепетали огоньки свечей в расставленных по периметру канделябрах – неужели нет электричества? Что ж это за дыра такая? Холодный, черный камин выглядел гигантским обугленным зверем, выгнувшим спину в агонии – да так и застывшим у стены напротив окна. Огромные картины в золоченых рамах висели на стенах, напоминая о былой роскоши. Высоченные стрельчатые окна мелко дрожали и звенели от порывов ветра, завывавшего снаружи. Судя по странным наплывам, утолщениям и разводам на стеклах и перепутанным кусочкам витражей, эти окна были разбиты, а потом небрежно или неумело восстановлены с помощью магии. Истертый ковер на полу, расстилавшийся от стены до стены, старый диван, кресла с потускневшей, вылинявшей обивкой, столик и книжный шкаф темного дерева до самого потолка. А еще бумага и книги, разбросанные где попало, от каминной полки и до подлокотников кресел.

Не хватало главного. Лисанского.

Напряжение немного отпустило. Отвлекшись от дурных мыслей, Дэн пересек комнату и рассеянно взглянул на одну из книг. «Природная магия. Том 2». Пальцы приподняли засаленную кожаную обложку, коснулись ветхих страниц, взгляд упал на текст – и тут Дэна постигло разочарование: латынь? Лисанский читал на латыни?

Словно в ответ на эту мысль скрипнула дверь. Дэн вздрогнул и обернулся, мгновенно напрягаясь, готовясь отразить удар или ударить самому. Не физически – взглядом, словом.

На пороге действительно возник Игорь Лисанский. Возник – и остолбенел, вперив в Дэна удивленный взгляд. Воцарилась тишина, словно весь воздух, все звуки из комнаты выкачали, и осталось лишь мертвое пространство с упавшей до нуля температурой.

Дэн не смог скрыть изумления. Он ожидал чего угодно, но такого…

Исхудавший, бледный как смерть, с глубоко запавшими, болезненно поблескивающими глазами, с обветренными щеками, с потрескавшимися от холода губами, покрытыми корочкой запекшейся крови, Лисанский не был похож на самого себя. Пальцы белые, словно окостеневшие, даже на вид холодные как ледышки – ладони от мороза защищали черные шерстяные перчатки с обрезанными пальцами – судорожно вцепились в дверной косяк. Отросшие волосы, грязные настолько, что их природный цвет уже было не разобрать – серые, тусклые, слипшиеся – спадали на лоб и глаза. В первые секунды Дэну почудилось, что Лисанский давно умер, и перед ним сейчас стояло изможденное привидение, слишком прозрачное, слишком слабое, чтобы быть человеком. Лис шевельнулся, его пальцы бессильно съехали по косяку, рука безвольно обвисла вдоль тела, и наваждение рассеялось. Он по-прежнему глядел на Дэна, не пытаясь ни удрать, ни напасть, – с его изможденного лица стерлось ошеломление, но на смену тому не пришло ничего. Кроме разве что униженности – которая просвечивала в каждом жесте, в каждой мимической морщинке. Что-то было в его глазах – незнакомое, чужеродное. Какая-то глухая затаенная тоска под маской безразличия.

Непривычно тихий, спокойный, отрешенный Лис перешагнул через порог и приблизился. Дэн не мог выдавить ни звука, не пытался даже шелохнуться. Скупым жестом, точно каждое движение причиняло неудобства, Лисанский вынул книгу из рук Дэна, захлопнул ее и бессильно уронил обратно на кресло.

– Нечего трогать мои вещи, – произнес он, не повышая голоса. – Все равно ничего не поймешь, Гордеев.

И тут, при звуке этого голоса – слабого, тусклого, ненавистного, – Дэн очнулся от оцепенения.

– Ты, – выдохнул сквозь стиснутые зубы. – Ты здесь… ты…

И все. Больше – ни слова, ни звука. Лишь глухая пустота – черное, бездонное ничто, в котором потонули все чувства.

– Да, я здесь, – подтвердил Лисанский бесстрастно. – Дальше что?

– Будем жить вместе, – чужим, севшим голосом вытолкнул Дэн сквозь сдавленное горло.

– О, – Лис скривил тонкие губы в безжизненной, фальшивой усмешке. – А я все думал, когда же они пришлют ко мне надзирателя. Свершилось, ура. Только не ожидал, что у них настолько специфическое чувство юмора. Надежда и гордость Интерната собственной персоной.

Последние слова он все-таки наполнил привычной желчью, и Дэн вздрогнул, вдруг узнавая, вспоминая, кто перед ним. Тот самый Лисанский, что устанавливал в Интернате свои порядки и издевался над всеми, кого угораздило не так взглянуть или не то сказать. Та самая гадина, которую Дэн раздавил бы с превеликим удовольствием, если бы верил, что это хоть что-то изменит.

– Ехидство тебе когда-нибудь затолкают обратно в глотку, урод, – произнес он. – Вместе с зубами.

– Если обмен любезностями окончен, я бы хотел почитать, – сообщил Лисанский, вновь поднимая книгу с кресла. Расправив плечи, с неизменной аристократичной осанкой – то ли притворялся, то ли действительно водил родство с польскими королями – он опустился в кресло и закинул ногу на ногу, всем своим видом демонстрируя презрительное отчуждение.

– И тебе не интересно, для чего я здесь? – осведомился уязвленный Дэн.