Одновременно начал осуществляться и “партийный проект”: построение “партии власти”, способной гарантированно победить на выборах. Ядром ее стал огромный массив чиновников, приводящих в движение рычаги российского государственного механизма. А возглавил это политическое объединение человек, лично преданный Президенту России.

Опираясь на консолидированное телевидение, высвечивающее отныне лишь определенный ландшафт, на административный ресурс в лице послушных региональных властей, на личную популярность российского президента, которая в тот период достигла невероятных высот, “партия власти” успешно выиграла сначала одни выборы, затем другие и получила в парламенте устойчивое большинство голосов. Демократические силы России были маргинализованы и вытеснены на периферию, российский законодательный орган превратился в рутинный штемпелевочный механизм, послушно утверждающий любые указы Кремля. Никакая реальная оппозиция там была невозможна. И лидер “партии власти”, ставший, разумеется, председателем Государственной Думы, имел все основания заявить, что “парламент – это не место для дискуссий”.

Далее были откорректированы законы о выборах, о средствах массовой информации, об общественных организациях, права которых были значительно сокращены, о российских губернаторах, ныне фактически напрямую назначаемых из Кремля, и весь этот комплекс политических мер был обозначен как “суверенная демократия”.

Вот теперь можно было заняться делом. В России начали возникать гигантские корпорации, бравшие под контроль целые отрасли российского производства: авиастроение, судостроение, коммунальное хозяйство, перспективные инновационные технологии. Причем в отличие от западных корпораций, которые возникали сами собой и, значит, вынуждены были существовать в острой конкурентной борьбе, российские корпорации создавались исключительно государством, а потому сразу же наделялись колоссальными привилегиями. Известный петербургский экономист писал: “Образуются эти корпорации примерно так. Берется большой пакет государственных активов, к нему присоединяются частные (покупаются, разумеется, но только попробуй им не продай!), а затем все это объявляется госкорпорацией, которой управляет уже не правительство, а ответственные товарищи, назначаемые лично Президентом РФ. За безубыточность эти новообразования не отвечают и банкротству не подлежат. Зато щедро накачиваются бюджетными средствами”.

Или как писал другой известный экономист: “Суть этой модели – в государственном перераспределении ресурсов „своим“. Ее главный принцип – приватизация прибылей, национализация убытков: „своим“ предоставляются все возможные льготы, „чужим“ – налоговые претензии, завышенные требования и ограничения”.

Иными словами, доходы госкорпорации в основном оставляют себе, а убытки, если они случаются, перекладывают на государство.

Любопытно, что россияне против этого не протестовали. Во-первых, разумеется, мало кто понимал, что в действительности происходит: для этого надо было владеть основами экономической аналитики, а во-вторых, “золотой дождь”, начавший орошать Россию вместе с ростом цен на сырье, не оставался целиком в социальных верхах, часть его просачивалась и вниз: экономика России стабилизировалась, доходы россиян неуклонно росли, перед ними, как им казалось, открывались вполне благоприятные перспективы. К тому же ощутимо подрос и международный статус России, голос “энергетической сверхдержавы” начинал звучать все более громко, уверенно, “в полный рост”. Это создавало ощущение психологического комфорта: нас уважают, с нами считаются, мы более не являемся предметом сочувствия или насмешек.

По сравнению с хаосом недавних реформ это было несомненное достижение. Россияне вновь почувствовали себя гражданами сильной и великой страны. Ничего удивительного, что они дружно голосовали за “партию власти”: пусть лучше так, чем то, что было всего лишь несколько лет назад.

В общем, все были более-менее удовлетворены. “Верхи” пилили бюджет, становясь постепенно миллионерами и миллиардерами, взрастая, ширясь и утверждаясь в среде глобальных элит, а “низы”, куда часть “опилок” все-таки просыпалась, согласны были это терпеть, лишь бы избежать потрясений и нищеты.

Избранный путь оказался практически оптимальным.

И, вероятно, Россия, к тому же имеющая до сих пор ядерное оружие, могла бы существовать в данном статусе еще много лет, скорее всего, медленно угасая, поскольку создать крепкую производящую экономику “партии власти” все-таки не удалось, но мир неожиданно изменился, произошло перераспределение социальных ролей, сдвинулись в глубине какие-то тектонические пласты: выступила на авансцену истории сила, впервые обозначившая себя полвека назад.

2

Одной из примет новой эпохи стали студенческие революции конца 1960-х – начала 1970-х годов. Вспыхнули они, казалось бы, из-за пустяков: студентам одного из парижских предместий запретили оставаться в общежитии на ночь у своих гёрл-френдз. Эффект превзошел все ожидания. Будто искра упала на грандиозный взрывчатый материал. Студенты начали захватывать учебные заведения, громить аудитории, изгонять из них профессоров, организовывать митинги, демонстрации, строить баррикады, вступать в схватки с полицией или – образовывать коммуны, контркультурные группы, экзотические секты, сообщества, да просто внешним видом своим – разрисованными футболками, длинными волосами, гитарами, татуировками – шокировать благонамеренных граждан.

Пожар охватил практически всю Европу и США, перекинулся даже на Азию, где произошли массовые студенческие волнения в Пакистане, эхом Пражской весны прокатился по странам социализма и развеял призрачные надежды Запада на мирную и благополучную жизнь.

Что случилось? – недоуменно вопрошали западные социологи. Почему мир, только-только воспрянувший после трагедии великой войны, вновь затрясло? Где причины этого внезапного катаклизма и какими социальными мерами его можно было предотвратить?

В действительности странный “революционный порыв” был явлением закономерным.

К середине ХХ века, помимо традиционных общественных классов, интересы которых за предшествующие столетия были институционально утверждены, образовалось в индустриальном мире принципиально новое сообщество – молодежь, тут же потребовавшая себе места под солнцем.

Молодежь – это феномен нашего времени.

И в эпоху Античности, и в период Средних веков человечество признавало только три возрастных категории: детство, взрослое состояние, старость. Это было отражено и в знаменитой загадке Сфинкса: кто ходит утром на четырех ногах, днем – на двух, вечером – на трех? Младенец, взрослый человек, старик, опирающийся на палку. Возраст молодости был в этих координатах не предусмотрен.

Экономический уровень общества был таков, что не мог обеспечивать стратегические гуманитарные инвестиции. На счету была каждая пара рабочих рук, и ребенок, едва повзрослев, был обязан включаться в ту или иную хозяйственную деятельность. Достаточно вспомнить уклад русских крестьянских семей, где дети уже с четырех-пяти лет должны были присматривать за младшими братьями или сестрами, исполнять несложные работы по дому, чуть позже – выходить в поле вместе со взрослыми.