Хотя подруга и проявила криминальные наклонности, думаю, сейчас никто бы не усомнился в ее словах. Вряд ли хрупкая девушка устроила этакий бардак: все, что могло быть вывернуто, было вывернуто. Вперемешку валялись вещи и бумаги, на одной из которых остался след каблука. Мужского, что характерно. Так что это точно не Оленька, решившая вдруг потренироваться перед ограблением банка.

Урядник долго и нудно выспрашивал о том, чего я не знала и знать не могла, потому что не помнила. Пришлось несколько раз ему на это указывать. Я понятия не имела, что злоумышленники могли тут искать и нашли ли. Во всяком случае точно не деньги: тощая пачка банкнот, перевязанная шпагатом, небрежно валялась на полу в комнате, бывшей когда-то маминой спальней. Валялась около секретера, о котором говорила Оленька, когда заходила речь о документах. Неужели преступников интересовали именно они? Договор купли на квартиру, небрежно смятый, валялся на полу, и взгляд постоянно возвращался к неровным машинописным строчкам. На полу же нашлись надорванная «Паспортная книжка» мамы и моё «Метрическое свидетельство». Может, было что-то ещё, куда более важное?

Девушка, которая работала в нашей семье приходящей служанкой, жила совсем недалеко, поэтому вскоре уже бродила по квартире, удручённо охая и косясь на меня с жадным любопытством, и проверяла, не пропали ли какие-нибудь ценности. Ценности не пропали, да и было их не так уж и много. Преступники явно охотились за чем-то другим. Тем, что не взяли в прошлый раз. Была в этом уверена я. Был в этом уверен и урядник.

— Мутное дело, барышня, — поморщился он. — Сразу честно вам скажу: вероятность раскрытия низкая. По прошлому преступлению никаких зацепок нет. По этому тоже. Разве что отпечаток каблука, и то он совсем без особенностей.

— А отпечатки пальцев? — удивилась я. — Почему вы не снимаете отпечатки пальцев?

— Зачем? — удивился уже он.

— Как это зачем? Узор на подушечках пальцев уникален, по нему можно определить, кто здесь побывал и чего касался.

— Барышня, не стоит рассуждать о том, в чём вы не разбираетесь, — увещевающе сказал урядник. — Где вы видели, чтобы снимали отпечатки пальцев? Как их, по-вашему, фиксировать?

— Простите, кто из нас представляет сыск? — возмутилась я. — Вы или я? Вы. Значит, вы и должны знать, как снимают отпечатки пальцев с поверхностей. Вообще, это первое, что делают при ограблениях.

— Где делают? — не унимался он.

— Не помню, — я потёрла лоб. — Но точно знаю, что делают. Я точно про это читала, — добавила я после скептического хмыка сыскаря.

— В немецкой газете? — предположил Хомяков.

— В немецкой? Скорее, в английской, — неуверенно ответила я. — Да, точно, этот метод был разработан в Англии.

Всплывшее воспоминание так обрадовало, что я не смогла удержаться от улыбки, хотя обстановка к тому не располагала.

— Ты и английский вспомнила? — поразилась Оленька, не отходившая от меня ни на шаг. — Но как? Мы же его не учили?

— Возможно, статья была в нашей газете, но рассказывала о событиях в Англии. Перевод или пересказ их статьи, — предположил Николай. — Я тоже что-то такое читал.

Я не стала их радовать тем, что, очень похоже, перевод с английского мне не нужен: я прекрасно прочитаю на нём всё сама. Пусть это останется в тайне вкупе с остальными касающимися меня странностями. Набирается их всё больше.

— И как их снимать, эти ваши отпечатки, а, барышня? — наконец заинтересовался урядник.

По-видимому, слово офицера показалось ему куда весомее слова гимназистки, пусть даже офицер был совсем молодой и несолидный.

— На них наносят кисточкой порошок. Потом фотографируют, сравнивают с отпечатками тех, кто здесь бывал, и отбирают посторонние, — я опять потёрла лоб, словно это помогало вспомнить. — А наши пальцы можно отпечатать на листе бумаги, нанеся на них краску. Типографскую.

— Фотографируют, — недовольно протянул урядник. — Это ж сколько нужно пластинок?

— Я оплачу, — предложил Николай и в ответ на удивлённый взгляд урядника пояснил: — Мало ли, вдруг поможет. Не дело, что за рубежом криминалистическая наука нас опережает.

— Ну раз вы оплатите, Ваше благородие…

Полный скепсиса урядник счёл, что благородные господа решили поразвлечься. Но энтузиазма Оленьки хватило на всех и всё: что могло быть обсыпано найденной маминой пудрой, было обсыпано, а что могло быть испачкано краской, — испачкано, так что квартира к вечеру представляла собой совсем душераздирающее зрелище. Правда, она и до Оленькиных изысканий выглядела ужасно, но теперь стала ещё и грязной. Зато урядник ушёл-таки с уловом: некоторые отпечатки не принадлежали никому из находившихся в квартире и были слишком свежими, чтобы их могла оставить мама. Приглашённый фотограф ушёл с ним, пообещав как можно скорее принести в полицию отпечатанные снимки.

Приходящая служанка на прощанье разразилась длинной сбивчивой речью, как ей жалко нас с мамой. Жалость жалостью, но об уборке она не заикнулась, сразу шмыгнула за дверь. Наверное, за этот месяц ей не уплачено и она прекрасно понимает, что платить некому. Значит, придётся наводить порядок самой. Но не сегодня, сегодня я не рискнула бы здесь остаться ни в одиночестве, ни в компании: слишком страшно находиться там, куда незаметно проникают и незаметно уходят.

В комнате, когда-то бывшей моей, пух из вспоротой подушки вздымался в воздух при каждом движении. Хороший пух, качественный. И наверняка сны на этой подушке были очень хорошие и интересные. И я их непременно записывала. В дневник. Которого я пока не нашла. Из бумажных изданий здесь были видны лишь безжалостно распотрошённые книги: книжный блок — отдельно, иной раз даже по листочкам, корешок — отдельно. Урядник даже сказал, что у него создалось впечатление, что некто здесь развлекался, стараясь нанести как можно больше ущерба, а вовсе не искал ценности. Ценности-то все остались на месте.

Оленька сложила в шкатулку с мамиными украшениями найденные деньги и стояла, прижав её к груди, словно боялась: отставь в сторону — умыкнут и это.

— И все-таки, что они искали? — спросила она.

— Какие-то документы, — предположила я.

— Почему ты так думаешь?

— Книги разодраны, словно что-то искали внутри и под переплётом. И бумаги разбросаны так, словно их просматривали, — пояснил за меня Николай. — Барышни, на сегодня розыскной деятельности хватит. Поедемте к нам?

— Лиза что-то хотела взять, — вспомнила Оленька. — Одежду, наверное?

— Нет, — чуть помедлив, ответила я. — Одежду забрать тоже можно было бы, не будь она теперь безнадёжно испорчена, но я хотела осмотреться, вдруг знакомые стены вернут хоть часть памяти.

— И?

— И ничего. Оля, я вела дневник?

— Конечно. Если не вести дневник, то оценку за поведение снижают. Твой сгорел, так мы же тебе новый купили.