– Моя… – сказала Арина, но, догадавшись, к чему он клонит, прибавила: —…И не только. Создание новой экспозиции – труд коллективный, многие вопросы обсуждаются коллегиально, совместно с другими сотрудниками музея.

И эти ее слова прозвучали как попытка оправдаться.

На сосредоточенном лице Павленко расплылась лукавая улыбочка:

– Да-да, совместный труд…

«Просто Порфирий Петрович какой-то! – мелькнуло в голове Арины. – Чего он от меня хочет?! Я ни в чем не виновата!!!»

– Что касается украденного ежедневника, кажется, это вы предложили поместить его… – не переставая улыбаться, следователь взглянул на монитор, – …в ту витрину в первом зале?

– Не помню, возможно, и я.

– А вот ваша коллега Марина Эдуардовна Жилина помнит точно, что это были вы, Арина Ивановна. Скажите, в тот момент вы уже знали, что к этой витрине не подключена сигнализация?

– Тоже мне, секрет Полишинеля… – пробормотала Арина, чувствуя, как по спине пробежал неприятный холодок.

Она, разумеется, знала, что к этой старой, еще дореволюционной витрине, к слову сказать, самой парадной и удобно стоящей, сигнализация не подключена вовсе, знала она и о других изъянах музейной сигнализации, но рассказывать об этом следователю не хотела, чтоб никого не подставлять.

«Все равно узнают, но по крайней мере не от меня», – решила Арина и молчала. Однако теперь ситуация принимала скверный для нее оборот.

– Об этом многие знали, – ответила она наконец.

– Понятно, понятно… – Павленко посмотрел на нее, потом на часы и достал из стола какую-то бумагу. – И вот еще какой вопрос, последний, если не возражаете. На адрес прокуратуры пришло заявление от вдовы коллекционера Лейбмана, Ларисы Савельевны. Госпожа Лейбман обвиняет вас в том, что вы практически «заставили» ее супруга включить в экспозицию некоторые артефакты из его коллекции, в том числе и пресловутый ежедневник, который впоследствии был украден… – заключил он с плохо скрываемой язвительностью.

– По мнению вдовы, украла его тоже я?! – возмутилась Арина.

– Не стоит передергивать, Арина Ивановна. Мы же просто выясняем обстоятельства. А они таковы: полгода назад вы предложили провести выставку, посвященную Сергею Лемешеву, не так ли?

Арина кивнула.

– Затем вы попросили или убедили коллекционера Лейбмана выдать для экспонирования принадлежащие ему ценные артефакты…

Арина снова кивнула.

– …И один из них поместили в витрину, к которой не подключена сигнализация. Вы меня поправьте, если я что-то путаю. – И следователь продолжил, впившись взглядом в Арину: – Ну а в день закрытия выставки с вашего согласия или при вашем непосредственном участии в музее раньше установленного времени была отключена не только сигнализация, но и видеонаблюдение. Как вы можете это прокомментировать?

– А вам нужны мои комментарии?! – помолчав, ответила Арина, она едва сдерживалась, внутри все кипело от негодования. Само собой, ей было что возразить! Но этот Порфирий Петрович все так изящно выстроил и разложил, что никаких контраргументов ему, похоже, уже не требовалось. – По-моему, вы все уже решили. Ваши умозаключения с легкостью заменяют доказательства. И не надо больше никого искать. Преступление раскрыто! Преступник найден! – с едким смешком подытожила она. – Я могу быть свободна? Или сразу в тюрьму прикажете…

Павленко нахмурился и жестом остановил ее.

– Зря вы так, Арина Ивановна. Вы сейчас в отпуске, насколько я понял, а в музее ситуация сложилась очень серьезная. Три дня назад исчез сотрудник охраны Юрий Шнурков, которого вы так самоотверженно защищаете.

* * *

Бледная как полотно, на деревянных ногах Арина покидала кабинет следователя, судорожно перебирая в памяти всех знакомых ей адвокатов, но, как назло, никого припомнить не смогла.

Выйдя на улицу, она с жадностью вдохнула холодный влажный воздух и стремительно зашагала к метро. «Побыстрее и подальше от этого мерзкого Павленко! Вот вам и добродушный толстяк! Как он ее развел!»

Достав из сумки сигареты, Арина на минуту остановилась, закурила и вдруг почувствовала, что кто-то ее слегка толкнул. Вокруг было малолюдно, поэтому она смогла заметить быстро удаляющегося мужчину в черном пальто и надвинутой на глаза несуразной черной вязаной шапке. «Пьяный, наверное, но не шатается», – автоматически отметила она про себя.

Ветер бил ей в лицо и трепал волосы. Сигарета все никак не хотела раскуриваться и потухла. «Значит, кто-то вспоминает…» – говорили у них в университетской курилке. Глупая примета, подумалось Арине, но тут внезапно из глубин подсознания выплыла помятая Левкина рожа, в клубах дыма над столом, уставленным бутылками. «Господа судьи, мой подзащитный – жертва методов воспитания, которые применялись его родителями…»

И побежали годы, отсчитывая назад время…

* * *

Арина вышла замуж за Левку, когда училась на 3-м курсе университета. Вышла по молодости, по глупости, сдуру. Сейчас за давностью лет она даже не могла вспомнить, любила ли она когда-нибудь Левку Михеева и любил ли ее он. А может, ей просто захотелось взрослой самостоятельной жизни, глядя на Юльку и на других подруг, которые, как на эпидемической волне, все вдруг повыскакивали замуж.

Ивана Петровича матримониальные планы дочери не обрадовали. Он деликатно пытался убедить ее подождать:

– Ариша, ну зачем сразу замуж? Вы знакомы всего ничего, надо бы этого Леву получше узнать. Поживете вместе, а потом…

Нет, увы, когда играют гормоны, к доводам разума не прислушиваешься.

К тому же Левка сразу понравился маме. У него была подкупающая внешность скромного, воспитанного провинциального молодого человека: открытое честное лицо, румянец во всю щеку, соломенные, стоящие дыбком волосы и обаятельная белозубая улыбка.

Узнав о предстоящем замужестве дочери, Тамара возликовала так, будто предложение сделали ей самой. Всегда смотревшая на дочь с некоторым смешанным чувством сомнения и сочувствия, она, видно, и не чаяла выдать дочь замуж.

– Ваня, чего ты, в самом деле. Сам знаешь, какой у нашей Арины характер… – убеждала она супруга. – Лева – хороший мальчик, перспективный, сам всего добился, безо всякой протекции, бог с ним, что из провинции, со временем пообтешется.

Все это было правдой. Левка приехал в Москву из маленького городка с хозяйственным названием Губкин. Когда его спрашивали, он так обычно и отвечал: «Да-да, там прямо на вокзале продают губки!» Семья у Левы была простая, бедная. Отец работал путевым обходчиком и рано умер, воспитывала его мать, добрая, тихая и попивающая. Раз в месяц он переводил ей деньги, но ездил к ней редко и прошлое вспоминать не любил.

– Знала бы ты, из чего я вырвался! – сказал он как-то Арине, но без подробностей.

Они познакомились в университете, в столовке главного здания, хотя тогда Михеев уже редко туда захаживал. Он был на пять лет старше Арины, учился в заочной аспирантуре, подал документы на адвокатскую лицензию и вовсю работал. Скромная, казалось бы, должность помощника адвоката по уголовным делам позволяла Леве жить на широкую ногу. Он снимал однокомнатную квартиру на Ленинском проспекте, раскатывал по Москве на такси, так как машину он не водил, и питался в ресторанах. Там же он проводил многочасовые переговоры с «нужными» людьми, круг этих людей был очень широк – от депутатов до криминальных авторитетов: