– В смысле семейного достатка. На нашу зарплату не больно-то разгуляешься. А ты чего, так и будешь на скамейке запасных сидеть? Эх, целина, непаханое поле. И где только таких ростят! Живи, Ливнева, пока молодая, а то ведь это быстро проходит.

Но жизнь Варя понимала по-своему. Ее мир ограничивался театром, а то, что находилось за пределами театра, ее просто не интересовало. Она жила подобно гусенице, завернувшейся в кокон, лишь на сцене превращалась в чудесную бабочку. Гигантская, шумная, бурлящая столица ее пугала. Варвара по-прежнему плохо знала город, совсем не ориентировалась. Для нее мегаполис ограничивался двумя знакомыми районами: Театральная площадь и Фрунзенская набережная, там находилась хореографическая академия. Там же, поступив в театр, Варя сняла комнату в коммуналке.

– Гостей по ночам не водить! – предупредила ее хозяйка.

Да какие там гости! Пару раз приезжала мама. Других же визитеров не было – Варвара трудно сходилась с людьми. От прошлой пермской жизни осталась одна подруга Настя, та самая, с платьем Снежинки. В столице же Варя приятельницами не обзавелась, тем более приятелями.

Мужчин она сторонилась, побаивалась, видя в них угрозу своей балетной карьере, и потом никто по-настоящему ей не нравился. А они меж тем с каждым годом все заметнее проявляли к ней интерес. Причем это были, как правило, мужчины старше ее по возрасту, с положением.

Однако любые попытки ухаживания Ливнева пресекала на корню. Стоило кому-то только заикнуться о походе в ресторан, клуб или загородной прогулке, как она тотчас придумывала железную причину, чтоб никуда не идти. Отказывала вежливо, деликатно, чтоб не обидеть. Так же деликатно возвращала подарки. «Дорогой подарок обязывает, – звучал в голове голос Риты Васильевны. – Сперва возьмешь, а как потом отдариваться будешь?»

Букет цветов – это единственное, что Варя считала возможным принять от поклонника. Только букет и не более.

– Ну, ты, блин, и Неточка!.. – больше цензурных слов у Глуховой для Варвары не нашлось.

Однажды на спектакле, когда они обе стояли в виллисах во втором акте «Жизели», у Вари отстегнулась серьга. Маленький золотой шарик, подарок отца, упал и покатился по сцене, залитой сумеречным голубоватым светом… Искать? Нарушить синхронность танцевального рисунка? Нет! Такое ей даже в голову не могло прийти! Любимый золотой шарик пропал навсегда. Варя ойкнула, голос ее утонул в барабанном грохоте пуантов.

Как только белые шопеновские пачки виллис, вспыхнув холодным светом, скрылись в правой кулисе, к Варе тотчас подлетела Глухова:

– Серьгу потеряла? На сцене? Ух ты! Не переживай! Очень хороший знак! – переведя дыхание, быстро выпалила она. – Потеряла Сережку – найдешь Алешку!

– Зачем он мне сдался, этот ваш Алешка! – всхлипнула Варя.

– В переносном смысле, дурища. Я знаю, о чем говорю. Ходят слухи, что тебя скоро заберет к себе Бородина. Она баба вредная, но авторитетная и оч-чень пробивная.

Действительно, Зинаида Николаевна Бородина, заслуженная артистка России, в прошлом известная балерина, а ныне педагог-репетитор, уже давно присматривалась к молоденькой перспективной танцовщице, но до поры, как это было принято, ее выдерживала. «Пусть девочка немного пообвыкнет, покажет себя…»

И прошел целый год Вариной жизни в кордебалете, прежде чем Зинаида Николаевна решила-таки ею заняться.

Перед показом Глухова жестко инструктировала Варвару, а в конце прикрепила булавку к ее пачке.

– Не спорь со мной. Пригодится. Говорят, Бородина еще Ряжскую смотреть будет. А та в затылок тебе дышит, на ходу подметки рвет.

Булавка сработала – вскоре Ливнева получила свою первую афишную партию – «двойку» с Серегой Байковым в «Щелкунчике». Бородина драла с них три шкуры, но дуэт их получился слаженным, органичным, красивым. После спектакля известный балетный критик назвал молодую балерину В. Ливневу будущей звездой.

Тут вдруг и сама Варя наконец перестала сомневаться, поверила в себя, в свои силы и поняла – «Щелкунчик» станет для нее трамплином, с которого она разбежится, прыгнет и полетит…

Теперь в ее гримерке, а Варю как солистку перевели на другой этаж, не переводились цветы и фрукты. Невообразимые корзины вкуснейших благоухающих экзотических плодов присылал ей новый поклонник.

– Упорный дядечка… этот корзиночник… и, видно, при деньгах, – угощаясь белым инжиром, с многозначительными паузами говорила Вера.

Корзиночник штурмовал Варвару целый месяц.

Наблюдая за этой осадой, Серега Байков страшно веселился, а потом не выдержал и спьяну заключил пари с настырным ухажером. Оба сидели в ресторане, куда Варвара не пришла. Выпивший фруктовый король хорохорился, а Байков нарочно его подначивал. Он-то знал, с каким фруктом тот имеет дело, поэтому специально задирал ставку. Суть пари сводилась к банальному «даст – не даст». Ухажер самоуверенно заявил, что, мол, под его натиском ни одна крепость не устоит, даже такая «неприступная». И срок определил – до конца сезона.

Байков же в ответ хмыкал, подмигивал, сокрушенно качал головой:

– …Мыслю я, что орешек сей зело крепок и придется вам не по зубам. Ни вам и никому другому.

Однако проиграли оба.

Через день донна Марселина засобиралась в дорогу.

– Дорогой маэстро, простите, что визит мой был краток. Я рассчитываю скоро вернуться, тогда уж мы с вами все обсудим и вдоволь наговоримся. Однако сейчас мне необходимо уехать. Марио ждут в столице… министр двора, распорядитель труппы и его публика… Я должна быть рядом. Вы, верно, слышали, что наша юная королева Изабелла любит театр не меньше меня, – с гордостью прибавила она, но на лице ее изобразилась тревога. – Я должна быть рядом с ним, я нужна ему.

«А согласен ли с этим Марио?» – подумал про себя Хайме, которому показалось, что молодой человек выглядел несколько подавленным, а возможно, и утомленным обществом хозяйки.

У входа в дом уже стоял готовый к отправке экипаж. Черный как смоль африканец сносил туда вещи.

Сеньор Хайме приблизился к карете и тихо произнес:

– Госпожа, я очень беспокоюсь о вас. Нынче скверное время отправляться в дорогу. Я накануне специально изучал эфемериду. Небесные светила не благоприятствуют путешествию. Будет полнолуние…

В ответ ему из окошка раздался мелодичный смех:

– Довольно, маэстро, вам не остановить меня. Вы сами это понимаете. И потом я еду не одна, со мной – мой кабальеро!

– Ах, госпожа, ваш кабальеро беспокоит меня еще сильнее, чем полнолуние. Вспомните, как гневался ваш дядюшка, вспомните его письма. Вы… с вашим спутником явитесь в Мадрид будто нарочно дразнить его.

– Ну, это уж слишком! – оборвала его Марселина. – Где ваша учтивость, маэстро!

– Простите, но ваш кабальеро плохо понимает испанский, – объяснил старик, он хотел еще что-то сказать, но в окне кареты грозно щелкнул узорчатый веер – то, без сомнения, был не простой щелчок, а знак неудовольствия, ибо испанка веером может сказать все, что захочет.