Касдан ожидал возмущенной вспышки — он нарочно перегнул палку. Но ответом ему было только молчание. Казалось, священник задумался.

— Вы что-то за ним замечали? — настаивал армянин.

— Не совсем так…

— Вам что-то известно?

— Возможно, здесь нет никакой связи… Но у нас кое-что произошло.

— Что именно?

— Пропал певчий. Из нашего хора.

— Ребенок?

— Да, ребенок. Два года назад.

— Как это случилось?

— Мальчик исчез, вот и все. Словно испарился. Бесследно. Сначала думали, он сбежал из дома. Следствие выяснило, что он собирал вещи. Но от такого ребенка, как он, никто не ожидал ничего подобного.

— Погодите, я припаркуюсь.

Касдан подъехал к надземному метро на бульваре Шапель. Он поставил машину в тени металлических конструкций, выключил мотор и вынул блокнот.

— Имя мальчика, — процедил он, снимая колпачок с фломастера.

— Танги Визель.

— Еврей?

— Нет. Католик. Возможно, у него еврейские корни, я не знаю. Фамилия пишется как слышится.

— Сколько ему было лет?

Судя по голосу, у священника перехватило горло:

— Вы говорите о нем в прошедшем времени. Но мы не знаем наверняка…

— Сколько лет ему было тогда?

— Одиннадцать.

— При каких обстоятельствах он исчез?

— После репетиции. Он покинул приход, как и другие дети, в шесть часов вечера во вторник. Но домой так и не вернулся.

— Какого числа?

— В начале учебного года. В октябре две тысячи четвертого.

— Расследование проводили?

— Ну конечно. Но оно ничего не дало.

— Не помните, какой отдел занимался этим делом?

— Нет.

— А фамилию полицейского?

— Не припомню.

— Вы когда-нибудь слышали об ОЗПН?

— Нет.

— А почему вы вдруг заговорили об этой истории? Вильгельма Гетца в чем-то подозревали?

— Нет, конечно! Куда вы клоните?

— Его допрашивали?

— Всех нас допрашивали.

Короткая пауза. Касдан чувствовал, что вот-вот узнает нечто важное.

— Святой отец, если вам что-то известно, самое время сказать об этом.

— Мне нечего добавить. Просто Вильгельм был последним, кто видел Танги в тот вечер.

Священник был в смятении. Армянин продолжал:

— Потому что он был регентом?

— Не только. После репетиции Вильгельм тоже уходил. Так что часть пути он шел вместе с детьми. Полицейские спросили, не провожал ли он Танги…

— И что же?

— Вильгельм Гетц сказал «нет». Им было не по дороге.

— Где жил мальчик?

— Это важно для вашего расследования?

— Все важно.

— Визели живут в Четырнадцатом округе. На улице Булар, пятьдесят шесть, неподалеку от улицы Дагер.

Записав адрес, Касдан спросил:

— Это все, что вы можете сообщить мне о Гетце?

— Да. И повторяю: в деле Визеля его никогда ни в чем не подозревали. Сожалею, что рассказал вам об этом.

— Не переживайте. Я все понял правильно. Я зайду к вам завтра.

— Зачем?

У Касдана едва не вырвалось: «Чтобы прочитать по глазам, что ты утаил», но вместо этого он ответил: «Простая формальность». Отключив телефон, он почувствовал, как по телу прокатился озноб. Не исключено, что исчезновение ребенка и убийство Гетца как-то связаны.

Он убрал блокнот и фломастер, вгляделся в высокие арки надземного метро. Подумал о том, что узнал от Мендеса. Подозрение в сексуальных извращениях. А теперь еще и пропавший ребенок… Касдан задумался, а был ли Гетц таким уж безобидным… Он с трудом подавлял желание сложить вместе три определения: гомосексуалист-извращенец-педофил.

А что, если Волокин прав?

Касдан боролся с сомнениями. Сам способ убийства противоречил предположению об убийце-ребенке. Неизвестное орудие убийства. Неведомый сплав. То, что мишенью послужили барабанные перепонки. Все это шло вразрез с версией о детской мести.

Касдан завел машину и поехал дальше по бульвару Рошешуар.

«Дети никогда не виновны».

Теперь реплика Ремю звучала фальшиво.

Она уже не казалась аксиомой.

Седрик Волокин принарядился.

Поношенный черный костюм. Грубая белая рубашка с торчащим воротником. Темный помятый галстук, вроде тех, что носят дети, с ложным узлом на резинке. Все тонуло под тяжелой военной курткой цвета хаки.

В этом наряде было что-то трогательное — неловкое, наивное. Не говоря уже о кроссовках, разом сводящих на нет все попытки выглядеть элегантным. Кроссовки «конверс». В этой детали Касдан усмотрел вещественное доказательство сходства Волокина с ребятишками из собора.

Русский ждал его у решетки «Сold Тurкеу», словно автостопщик. Едва заметив «вольво» Касдана, он подхватил сумку и побежал навстречу.

— Ну что, папаша? Передумал?

Касдан позвонил рано утром и предупредил, что заедет за ним ровно в десять. Условия сделки простые: он давал Волокину день, чтобы допросить детей и найти доказательства его теории. Одновременно он позвонил начальнику ОЗПН Греши и предупредил, что забирает парня из заключения. «На стажировку». Комиссар, похоже, удивился, но вопросов задавать не стал.

— Залезай.

Волокин обошел машину. Касдан заметил у него на плече армейскую сумку. В таких в Первую мировую солдаты таскали гранаты.

Русский сел на пассажирское сиденье. Армянин тронулся. Первые километры прошли в молчании. Минут через десять парень взялся за вчерашнее. Папиросная бумага. Светлый табак…

— Ты что делаешь?

— А вы как думаете? Сам директор центра раздает нам гашиш. Говорит, это природный продукт. В столовой висит табличка: «Да здравствует конопля!» Представляете?

— А тебе никогда не говорили, что это вредно для мозгов?

Волокин провел языком по клейкому краю папиросной бумаги и склеил два листочка.

— Там у нас это наименьшее из зол.

— В Камеруне говорили: «Пуля в заднице лучше пули в сердце».

— Вот-вот. А какой он, Камерун?

— Далекий.

— От Франции?

— И от нынешних времен. Иногда мне не верится, что я там был.