– Он и на этот раз рискует, – ответил мистер Сомерсет, просматривая стопку писем, которые принес Прайор четверть часа назад. В душе Стюарт не был уверен, что билль будет принят, как уверял в письмах к колеблющимся «заднескамеечникам»[15]. В палате лордов все еще заправляли консерваторы. В палате общин у либералов был перевес всего лишь в сорок мест. А храбрость поступить по совести редко встречалась у политиков любого толка.

– Тем не менее вы его поддерживаете, – продолжал Марсден.

– В Ирландии неспокойно. Но ирландцы все еще хотят с нами сотрудничать. Неужели мы станем откладывать до тех пор, пока они не решат взять в руки оружие?

– Разве они уже не поднимали вооруженных бунтов?

– Если вы имеете в виду взрывы в восьмидесятых, так это были выступления ничтожного меньшинства. Я бы предпочел принять меры прежде, чем стремление к насилию возобладает в самых широких слоях населения, – ответил Стюарт.

Стюарт был прагматиком, который видел наилучший путь решения проблемы, сводящий к минимуму возможный ущерб, рассчитавшим, что время настало, и лучший с прагматической точки зрения выход вполне соответствует тому, что хорошо бы сделать в принципе. В частности, поэтому мистер Гладстон и оценил Стюарта: его взвешенный подход к управлению страной прекрасно дополнял страстное стремление к справедливости, свойственное этому великому человеку.

– Будем надеяться, что наши парламентарии поймут это также, как вы.

– Поймут, – заверил Стюарт.

За результат в палате лордов он ручаться никак не мог, но сдавать позиции в нижней палате тоже не собирался. Он подготовит это голосование дня мистера Гладстона, даже если для этого придется запугивать, понукать и шантажировать всех либералов до последнего в списке.

– Я мог бы раздобыть полезные сведения о некоторых членах парламента, сэр, – предложил Марсден.

– Отлично, – ответил Стюарт. Любые сведения, добытые Марсденом, относились к разряду таких, что ни один политик не захотел бы делать достоянием гласности. – Мы могли бы сделать из вас коварного и бессердечного тактика.

Несмотря на то, что письмо-рекомендация Марсдена была подписана самим мэром Парижа, Стюарт неохотно взял на работу юного аристократа, который пять лет провел в Париже, вращаясь в кругах писателей и художников – и анархистов тоже, насколько ему было известно. Однако Уилл Марсден оказался приятным сюрпризом. Он был именно таков, каким его рекомендовал мэр: знающим, педантичным и исключительно преданным секретарем.

– Сэр, слуги шепчутся, что вы скоро женитесь, – сказал Марсден.

– Слуги всегда узнают первыми, – согласился Стюарт. Хотя в данном случае избыточная осведомленность слуг была на его собственной совести. Сообщив новость мадам Дюран, он пошел еще дальше и рассказал о своих планах камердинеру, дав ему понять, что это вовсе не секрет. – Да, мисс Бесслер приняла мое предложение.

– Мои поздравления, сэр.

Казалось, новость не сильно воодушевила Марсдена. Стюарт задумался: похоже, у его секретаря и Лиззи взаимная неприязнь.

– Благодарю, – сказал он. – Свадьба состоится в середине января. Слишком скоро, но я хочу, чтобы мы успели до того, как парламент начнет работу. Несправедливо взвалить такое бремя на плечи одной мисс Бесслер, поэтому я прошу у вас помощи. Полагаю, вы окажетесь столь же неоценимым помощником для мисс Бесслер, как и для меня.

Марсден приподнял обложку своего блокнота. На Стюарта он не смотрел.

– Вы уверены, что мое участие пойдет на пользу вашей свадебной церемонии, сэр? У меня нет опыта по части организации свадеб.

– Как я понимаю, в круг ваших обязанностей на службе и мэрии входила организация общественных мероприятий подобного рода, и вы прекрасно справлялись. Отлично справитесь и на сей раз.

Марсден захлопнул блокнот и дважды стукнул по обложке кончиком пера.

– Благодарю за доверие, сэр. Приложу все усилия, чтобы свадьба удалась.

Стюарт прибыл в церковь задолго до всех остальных.

Викарий, добрая душа, спросил его, не желает ли он пронести минуту наедине с Берти. Это было искреннее, хотя и подобающее в таких случаях предложение – минута уединения с дорогим усопшим. Однако Стюарт почувствовал себя растерянным, словно был вынужден внезапно принять важнейшее из решений.

– Да, благодарю вас, – ответил он, потому что именно того от него и ждали.

Гроб Берти стоял на катафалке в конце нефа, перед стеной с венками. Красивый гроб, лучшее произведение из красного дерева, стоившее немалых денег. Подходя к гробу, Стюарт увидел собственное отражение в полированной поверхности дерева, свое лицо, искаженное изгибами и выпуклостями домовины.

Крышку гроба закрывал ворох белых лилий. Стюарт погладил прохладный зеленый стебель.

«А ты любишь цветы?» – спросил Берти. Стояло солнечное утро июня, несколько дней спустя после приезда Стюарта в имение.

Стюарт кивнул. Он никогда не видел так много цветущих растений. Розы, розы, бесконечные розы. Сад словно сошел со страниц сказки.

«Я хочу вывести новые сорта роз. Десятки сортов! Хочешь, назову один в твою честь?»

Стюарт улыбнулся. Улыбнулся впервые с того дня, как его покинула мать. «Только если, это будет мальчишечий сорт».

С тех пор в каждый приезд в Фэрли-Парк воспоминания, о существовании которых в своей памяти Стюарт и не подозревал, толпой собирались возле самых границ сознания, готовые в любой момент всплыть в уме – дай только повод.

В этой самой церкви они с Берти играли в прятки. Потом Берти отвел брата на Хай-стрит и познакомил со старой миссис Тэйт, которая в своей темной лавке продавала книги и всякий старинный хлам, шепнув на ухо, что, по слухам, миссис Тэйт провела весьма бурную молодость. На обратном пути полил дождь. И Берти мог рассказывать о матери, потому что его лицо было уже и без того мокрым.

Однажды этот мальчик вырастет и станет завидовать ему и бояться его, напомнил себе Стюарт. Он скажет брату, что сэр Фрэнсис молил Бога, чтобы Нельда Лэм умерла, когда она, казалось, вот-вот оправится после болезни. И напустит на него армию законников, стараниями которых Стюарт чуть не стал банкротом.

Но сейчас, перед заваленным лилиями гробом, такого рода воспоминания казались мелочными и пустыми. Раньше они были для него точно шпоры – теперь растеряли былой яд.

Приподняв гирлянду из лилий, Стюарт отодвинул ее в сторону. Крышка была тяжелой, но открывалась легко. Внутри роскошного гроба покоился Берти. Ему зачесали назад волосы, эту его манеру Стюарт помнил с тех пор, как они были подростками. Однако за прошедшие двадцать лет волосы заметно поредели. На висках можно было видеть кожу черепа мертвенно-голубоватого цвета.

До этого момента он воспринимал смерть Берти лишь умом.