— Ты знаешь заклинание, которое может спасти Фауста?.. — не надеясь ни на что, спросила Андромеда.

— Зачем тебе я, если есть ты… — подразумевая ее «веселые» приключения в прошлом, сказал Войд, четко намекая, что ему известна история Андромеды даже лучше, чем она думала. — Отдавшись в мои объятия, ты получишь сотворить любое заклинание в жизнь.

Некогда, Андромеде довелось не только умереть, но и воскресить другого человека. Но все то было совершенно с помощью сил Пожирателя, с которым она же и расправилась. Теперь, когда Пожирателя нет, нет и заклинания, способного свершить воскрешение.

— Забрать человеческую жизнь — это одно, но забрать душу… — из глаз Андромеды полились слезы, вспоминая, как Фауст в прошлом пожертвовал другими людьми, чтобы позволить ей воскреснуть. — Забрать душу… это непростительный поступок…

Войд закрыл свое несуществующее лицо рукой, «восхищаясь» ее наивностью.

— Как я понимаю, «открытие» астрального ордена заключалось в том, чтобы привнести в жертву целый город, дабы позволить тебе «вознестись», шагнув в Астрал… они считали, что таким образом они и сами вознесутся, и заимеют божество в виде тебя, Андромеда.

— Я не бог, и никогда не хотела быть таковой. Все, чего я хочу — это помогать людям… спасти всех, кого только можно спасти. Поэтому я и пришла сюда.

— Мило, правда мило, — надменно сказал Войд, достаточно явно показывая свое раздражение. — Но нынешняя ситуация требует жертвенности, а не мечтаний.

— Это заклинание… требует привнести в жертву других людей, их души… разве мы вдвоем стоим целого множества людей, Войд? Имею ли я право распоряжаться ими?..

Войд ничего не ответил на ее вопрос, лишь продолжал смотреть на нее, попутно наблюдая за тем, как город все сильнее и сильнее катится в бездну… возможно, совсем скоро, он и вовсе рухнет на землю, окончательно добив всех, кто еще не успел умереть.

— Магический порошок не действует на существ, вроде меня… и, как удачно, вокруг меня целое множество человеческих душ, которые так и просятся переработаться в магическую энергию. Скажу по секрету, но человеческие души очень сильны… и знаешь, что это значит, Андромеда? Это значит, что ты больше не нужна мне, — я могу просто забрать столько душ, сколько захочу, и спокойной уйти восвояси, став самым счастливым подобием демона в мире. Мне больше не нужно умолять тебя принять меня.

Этот монолог… звучал весьма злодейски, да, намного более злодейски, чем все то, что Войд говорил до этого, но это было чистой правдой. Ему больше не нужен никто, сила прямо здесь, в его руках — просто протяни руку и забери все нужное. Ни Фауст, ни Андромеда не значат для него ровным счетом ничего, и Андромеда это прекрасно знала.

— Тогда почему ты еще здесь?.. Если все так просто… ты можешь просто взять и уйти.

— В досье, что нам предоставляли, было сказано, что ты чрезвычайно умна, хоть и наивна… но, по всей видимости, они ошибались. Я не потерплю более такой глупости.

Бросив укоризненный взгляд, Войд развернулся и медленно зашагал прочь. Он был не из тех, кто будет умолять, а Андромеда привыкла, что в ее жизни всегда есть те, кто приносит все на блюдечке. Это был уникальный случай, когда ее никто не уговаривал. Уникальный случай, когда никто не собирался дарить ей чувство жертвенности, ведь это было ее личное дело — остаться доброй и умереть, или же стать так называемым злодеем, устроив жатву на целый город, но спасти себя и своего любимого Эмбера.

Их всего двое, а людей — тысячи, если не сотни тысяч. Отнимать у них право на жизнь после смерти, как Андромеда отняла это у своей матери, будет просто бесчеловечно. Она навсегда повесит на себя клеймо чудовища, особенно если люди узнают о ее деяниях. Ей казалось, она банально не сможет жить с этим клеймом, даже если выживет сейчас.

Если ты можешь пожертвовать собой ради жизни большинства, ради счастья большинства, то ты обязан сделать это, и тогда ты сможешь ассоциировать себя с героем. Андромеде подсознательно всегда хотелось чувствовать себя героем, ассоциировать себя с тем, кто готов привнести себя в жертву ради блага мира всего.

Честь и слава, счастье мира всего, доброта — вот к чему нужно стремиться в жизни. Так было всегда, и это то, что Андромеда вдолбила себе в голову, делая из себя не только жертву, но и предмет обожания для других, — все ради того, чтобы ее постоянно жалели.

Но сейчас жалость других не могла помочь ей, ведь никто в принципе не спешил жалеть ее. Даже в момент, когда ее любимый человек умирал у нее на руках. У людей были свои заботы, и дел до какой-то девчонки с отрезанным хвостом и отваливающейся рукой у них не было, потому что их родные тоже умирают. Такова неприятная истина происходящего.

Лишь один был готов проявить жалость к Андромеде, хоть и в специфичной форме.

— Я не могу позволить тебе уйти… — сказала Андромеда в сторону уходящего Войда, кое-как поднявшись на ноги. — Потому что иначе все будет напрасно.

— И что же ты сделаешь? — резко развернувшись, Войд расставил руки, с интересом ожидая ее ответа. — Заберешь меня с собой в Астрал перед смертью? Таким образом, ты не только позволишь этим душам мирно уйти, но еще и злодея прикончишь!

— Нет здесь никаких злодеев, нет здесь никаких героев… — закусив губу, Андромеда сама для себя смирилась в своем идеологическом поражении. — Только мы с тобой.

— Не понял ни единого твоего намека, — нахмурившись, сказал он, хоть и на самом деле понимал, что она подразумевает. — Говори проще.

— Это значит, что я пойду на все, чтобы спасти Фауста… — оглянувшись на своего возлюбленного, она снова сжала свою сожженную руку, тем самым причиняя себе боль, как бы наказывая себя за то, что она не сказала этого раньше. — Это значит, что я согласна.

Сложив руки за спиной, Войд нагнулся вперед, вглядываясь в глаза Андромеды. В глазах столь невинной персоны разжигалось пламя, самая что ни на есть ненависть, и это событие несказанно веселило Войда, заставляя его проникнуться ее желаниями и мотивацией. Он видел то, что не смогли бы увидеть обычные люди: то, как ломается дух Андромеды, перековывая себя во что-то иное, жестокое и необузданное, как магическое пламя. Да, пожалуй, это была идеальная ассоциация для того, что он увидел в ней. Ради таких моментов он, наверное, и живет… чтобы видеть, как сильно искажаются люди.

— Отлично.

Время будто замерло, мир