была Лолитой в полной мере – на десять лет старше литературной и к тому же успела сходить замуж – меня все равно била дрожь чего-то запретного.

Слава тебе, особая порода женщин, что до самой глубокой старости остаются вечными Лолитами и ими же сходят в могилу, оплакиваемые дряхлыми и слезливыми Гумбертами Гумбертами! Видно, для того вы и существуете на свете, чтоб им было кому дарить облупившуюся снегурочку с антресолей – свою тягучую и порочную сентиментальность.

Полный ею под завязку, я пошел за Настей, когда, прижав машину к обочине, она побежала в кустики. Дождался её появления в просвете между деревьев и кинулся жадно целовать на виду у пролетающих мимо автомобилей – пусть завидуют, пусть путают газ с тормозом, не жалко. Шумно вдыхая в себя щекочущий запах её духов, я отрывался от Настиных губ, только чтобы шепнуть ей в ухо:

–Ребёнок, я тебя хочу…

Настя сначала шутливо отстранялась, потом деловито сказала, отступая в заросли:

– Ладно, давай, только быстро.

Я как Гумберт из Гумбертов сломил ее пополам у ближайшего дерева и уткнулся губами в завитушки на затылке, продолжая при этом, исподтишка, словно в замочную скважину, подсматривать и за ней, и за собою. Запомнить, надо все запомнить, пульсировало у меня в голове, чтобы, когда ничего уже не будет, воспроизводить в малейших деталях, как в замедленной съемке…

– Ну что, тебе полегчало? – осведомилась она потом.

– Ага, – радостно осклабился я, – хорошо, как в детстве.

– Извращенец! – фыркнула Настя и первой вынырнула из кустов, хлестнув меня по лбу потревоженной упругой веткой. Я, счастливый, как идиот, вприпрыжку поскакал вслед за своей Лолитой.

А в машине со мной случился острый приступ словесного недержания. Я заливался соловьем, с удовольствием рассказывая истории периода своей студенческой юности, готовый плести самые небывалые небылицы ради волшебного Настиного хмыканья… Каким чудом, переживая подобную гамму эмоций, я не проглядел жестяную, изрядно проржавевшую табличку с надписью «Терпенье», остается только удивляться. Но я ее все-таки заметил, сразу перед каким-то очередным перекрестком полупроселочных дорог, и, потрясенный, клюнул носом воздух. К тому моменту мы были уже часа три в пути, притом что по моим ощущениям времени прошло гораздо меньше. Видимо, ожидавшая именно такой реакции с моей стороны, Настя тихо захихикала и довольно резко вывернула руль влево. Повинуясь команде, послушная красная «козочка» поскакала бодро и весело, словно на знакомое пастбище.

Теперь уж я без устали крутил головой и смотрел во все глаза, чтобы ничего не упустить из виду. Однако не успел я до конца переварить «Терпенье», как ухабистая дорога норовисто вздыбилась и явила новый сюрприз на ржавой жестянке: «р. Суета». Подпрыгнув вслед за красной козочкой, я клацнул зубами, провожая взглядом извилистую голубую змейку под утлым мостком:

– С ума сойти, река Суета!

– Не Суета, а СуЕта, – со значением поправила меня Настя.

– Еще лучше! – нездорово оживился я. – Звучит, почти как Лета. – И продекламировал, сладостно зажмурившись. – Лишь миновав СуЕту, окажешься в Терпеньи! Класс!

А Настя уже другим тоном сказала:

– Здесь живет моя бабушка.

– Бабушка? – Поежился я от неожиданности, представив себе благообразную старушку, хватающуюся за сердце при виде великовозрастного дружка любимой кровинушки-внучки. Не много ли мне будет потрясений, с учетом Терпенья и СуЕты?

– Да не бойся ты, – успокоила меня Настя, – моя бабуля вполне современная, вот увидишь.

–Это хорошо, – кивнул я, честно говоря, не очень-то обнадеженный. Мне требовалось время для того, чтобы привыкнуть к мысли, что у моей лишенной комплексов Лолиты в принципе может быть бабушка, а тем более живущая в деревне с названием Терпенье.

Ну, а пока я все это складывал в голове, Настя меня многозначительно наставляла:

– А наперед не удивляйся, потому что народ здесь живет по-своему уникальный. Деревенские называют себя терпенЦЫ, с ударением на последнем слоге. И характер у них соответствующий: ни с кем не спорят, ничему не удивляются … У них даже словечки свои, ну, ты сам заметишь… А вообще, они все добрые, веселые и любят пошутить над собой.

Ну-ну, посмотрим, что это за терпенцЫ такие! Впрочем, сколько я ни вертел головой, ни одного так и не приметил. Только деревянные дома да пустые дворы – деревня, как вымерла. Или, может, они все спят?

– Ну, и где же твои терпенЦы? – спросил я Настю.

– Да делами какими-нибудь занимаются, – спокойно рассудила она, – они без нужды на улицу не выходят.

– Очень интересно, – я напряг воображение, и терпенцЫ представились мне похожими на гномов существами, деловитыми и немногословными, с потупленными голубыми глазками и упрятанными в бородках лукавыми ухмылками. Этакими ходячими подводными лодками, что, сколько не силься, под толщей воды нипочем не углядишь и не ухватишь. А коль так, то пусть лучше сидят в своих домах – не высовываются. Не хочу быть для них чем-то сродни тому, что плавает на поверхности и никогда не тонет.

Однако Настиной бабушки мне миновать не удалось. Она показалась на крыльце, едва красная «козочка» затормозила у калитки и быстро пошла к нам навстречу, отчего я решил, что Настя заранее уведомила ее о нашем визите. А почему бы и нет, в самом деле? Впрочем, это оказалось не так.

– Да откуда ж? – ахнула бабуля и всплеснула руками, при этом удивления в ее голосе я не уловил. Да и лицо у нее было на редкость безмятежным. А еще очень светлым, гладким и без морщин. Возраст выдавали седые волосы и осанка.

Пока бабушка и внучка обнимались и ворковали, я ждал, когда очередь дойдет до меня. Мне было интересно, как Настя представит меня старушке. Но та перехватила инициативу, оторвавшись от внучки, внимательно на меня посмотрела и сказала:

– Это твой молодой человек?

– Н-ну, да… – Настя чуть не расхохоталась.

А мне эта формулировка очень даже понравилась, особенно определение «молодой», а потому я сразу проникся к бабуле самыми теплыми чувствами. Которые сильно во мне окрепли после того, как она накормила нас щавелевыми щами и пирожками с яйцом и луком, как выяснилось, испечёнными буквально перед нашим приездом.

Ну а пока мы уплетали, бабуля, глядя на нас, загадочно приговаривала:

– Ой, упётались, поди, гляжённые! Ох, упётались!

На что я реагировал спокойно, памятуя Настино предупреждение об особом местном говоре.

Когда пирожки перестали в меня влезать, я, как и подобает воспитанному «молодому человеку», оставив бабушку с внучкой наедине, с полчаса пошатался по просторному двору. Заглянул даже в нежилую пристройку к дому, предназначенную для скотины, неожиданно припомнив, что такие помещения в русских деревнях называли, кажется, поветь. Никакой живности в ней, правда,