буквально разрывает нас. Возможно, это связано с тем, что музыка способна непосредственно сообщать нам чувства. Однако, когда я рассматриваю картины или скульптуры, со мной редко происходят подобные эмоциональные всплески. Сидя в филармонии, я старалась сдержать бурные рыдания, которые, конечно, недопустимы в месте, где мешает каждый шорох, и думала, стоит ли верить песне Шуберта Am Tage aller Seelen, что все мертвые души покоятся с миром. Что касается моей мамы, то тут я в некоторой степени спокойна: я просто чувствую, что у нее всё хорошо. Однако я боюсь, что папа по-прежнему страдает и мучает себя упреками, и так будет, наверное, до тех пор, пока не закончится наш судебный процесс с мачехой. В день перед концертом каменотеска прислала мне фотографию памятника на могилу матери. Существование этого памятника словно официально подтвердило смерть матери: она будет лежать под этим памятником и никогда уже больше не явится миру. Оформление ее могилы фактически завершено, и ее имя, высеченное на камне, теперь служит подтверждением того, что ее тело или то, что от него осталось, теперь там, под землей. Эта мысль также вызывает во мне бесконечную печаль, которая не знает утешения.

Выступление Джеффа Кунса

Выступление Джеффа Кунса в выставочном комплексе KW в Берлине ничем не отличалось от его предыдущих выступлений. Он использовал типичные для него выражения, такие как «доверяй себе» или «поверь в себя», которые превозносят индивидуума и преуменьшают власть общественных структур. При этом он продемонстрировал некоторые из своих работ, с которыми я уже давно хорошо знакома. Однако вечер был весьма интересен и с других точек зрения, прежде всего с социокульторологической: можно было собственными глазами наблюдать, что в Берлине за последние десять лет сложилось своеобразное культурное VIP-сообщество. И припаркованные на Августштрассе лимузины с ждущими в них шоферами, и сама публика подтверждают это наблюдение: состоятельный средний класс, коллекционер*ки, селебрити второго эшелона, а также несколько критик*есс (среди них и я) и журналисто*к. Сообщество, которое имеет славу открытого и доступного, в реальности оказывается закрытым. Об этой непростой попытке отгородиться говорил прежде всего тот факт, что о мероприятии не было объявлено публично, что о нем знали лишь приглашенные гости. Что касается самого пространства, то KW показался мне, как и всегда, неуютным; в большом помещении на первом этаже, превращенном в лекционный зал, было довольно холодно. Последние ряды стульев пустовали, что иллюстрирует падающую популярность Джеффа Кунса. Похоже, он часто выступал с этой речью, поскольку говорил свободно и перемещался по сцене, как Стив Джобс, представляющий новый iPhone. По его выступлению нельзя было сказать, что он презентует свое искусство: с таким же успехом он мог говорить о любом другом продукте. Из-за того, что он выхватывал какие-то отдельные работы из своих серий, именно серийный характер его творчества не получил должного внимания. Кунс обычно создает под одной подписью целую серию произведений, которые потом сопровождаются стратегическими мероприятиями (например, рекламными кампаниями). Как и следовало ожидать, о своем браке с Чиччолиной, об их совместном творчестве, расставании и судебной тяжбе он не проронил ни слова, словно ничего такого никогда не было. Вместо этого он спроецировал на стену фотографию бюста, который говорит сам за себя и изображает целующихся Кунса и Чиччолину. Несмотря на преуменьшение роли Чиччолины в его работе, ее значение всё равно раскрылось в этом бюсте. Также в ходе выступления стало очевидным, что его поздние вещи несколько проигрывают его важнейшим произведениям 1980-х (я имею в виду великолепные работы из серии Banality («Банальность», англ.)). Его новая серия Gazing Ball Paintings («Картины с зеркальным шаром», англ.) говорит, к примеру, о его бесконечном (и чуть ли не наивном) восхищении «шедеврами» истории искусства. Последние были скрупулезно перерисованы его ассистент*ками и снабжены зеркальным шаром, в котором отражается тот, кто его рассматривает, и таким образом он становится частью работы. На сами же канонизированные картины (авторства исключительно мужчин-художников) обращен некритичный и подобострастный взгляд. С психологической точки зрения было интересно, как в конце мероприятия Кунс реагировал на нетактичные вопросы публики, которая, должно быть, оказалась непривычно агрессивной для американца. Один слушатель хотел узнать, как он воспринимает тот факт, что пресса его игнорирует. Другой возмутился тем, что художник умолчал о периоде с Чиччолиной, и это несмотря на то, что возникшая в сотворчестве с ней серия Made in Heaven («Сделано на небесах», англ.) до сих пор весьма популярна. Кунс, однако, не сошел со своего курса, не сильно вдавался в подробности, отвечая на претензии, и продолжил говорить в миссионерской манере о «принятии» и необходимости полюбить себя. При этом чувствовалось, что эта жесткая критика его потрясла и несколько дезориентировала. Он рассказал о своей первой встрече с историей искусства еще в студенчестве и заметил, что, в отличие от многих других художни*ц, смог ее пережить. Стало понятно, что он, в общем-то, до сих пор считает себя выключенным из канона художником-аутсайдером. Вот почему он объявил своим примером для подражания Дали, которого не очень жалуют серьезные искусствоведы, хотя абсолютно напрасно, как я считаю. Возможно, эта идея быть принципиально выключенным из сообщества и есть та самая пружина, которая движет Кунсом, и вот почему в своей работе он так сильно цепляется за признанных художников (таких как Густав Курбе или Пабло Пикассо), стремясь приблизить и свое вхождение в канон. Это распространенный феномен, когда художни*цы с возрастом всё менее критично воспринимают героев истории искусства, и диалог с прошлым становится для них всё важнее. Подобное я наблюдаю и в своей работе. И всё же это простое воспроизводство уже канонизированного оказывается у Кунса поразительно традиционным жестом, который сильно контрастирует с его смелыми ранними работами.

Тележка посреди улицы

Выглянув вчера из окна, я увидела безутешную, но при этом сюрреалистичную картину. Странная тележка двигалась будто сама по себе, и в темноте с трудом можно было различить, что на самом деле эту конструкцию толкал бездомный человек. Конструкция состояла из двух магазинных тележек, соединенных между собой и превращенных в этакий мегатарантас. Так как шел сильный дождь, бездомный мужчина накинул на обе груженные пакетами тележки большой брезент. Он почти полностью скрылся под сооруженной им палаткой, виднелись лишь его ноги, которые толкали этот неустойчивый тарантас вверх по Пренцлауэр-аллее. Особенно поразительным было то, что он двигался по проезжей части, то есть вел себя как водитель, и другие машины обгоняли его. Среди «нормального» уличного движения он со своей телегой превратился в символ