– Трудно поверить, что Он создал нас, не прибегая к чуду, – задумчиво продолжает архинаместник. – Однако же создал, создал. Самым естественным образом, используя людей и их науку в качестве орудий. Он создал совершенно новую человеческую породу – людей с испорченной кровью, живущих в убожестве, людей, которых ждет лишь еще большее убожество и еще более испорченная кровь, вплоть до полного исчезновения. Да, дело страшное – попасть в лапы к Живому Злу.

– Тогда зачем же вы продолжаете ему поклоняться? – спрашивает доктор Пул.

– А зачем вы бросаете пищу рычащему тигру? Чтобы купить себе передышку. Чтобы хоть на несколько минут отодвинуть ужас неизбежности. Отодвинуть могилу, а в действительности – ад, хоть еще немного пожить на земле.

– Вряд ли это стоит труда, – философски замечает доктор Пул тоном только что отобедавшего человека.

Особенно пронзительный вопль заставляет его обернуться к двери. Несколько секунд он молча ждет. Выражение ужаса у него на лице уступает место любознательности ученого.

– Начинаете привыкать, а? – добродушно осведомляется архинаместник.

Рассказчик

Привычка, совесть… Совесть – ты из нас

То трусов, то святых, но человеков ладишь,

Привычка же – папистов, протестантов,

Садистов, бэббитов[103], словаков или шведов;

Кто убивает кулаков, евреев душит,

Кто за идею яростно кромсает

Плоть трепетную, будучи уверен,

Что это – ради высших идеалов.

Да, друзья мои, вспомните, каким негодованием вы преисполнились, когда турки вырезали армян больше, чем обычно[104], как благодарили Господа, что живете в протестантской, прогрессивной стране, где такое просто не может произойти – не может, потому что мужчины здесь носят цилиндры и каждый день ездят на службу поездом восемь двадцать три. А теперь поразмыслите немного об ужасах, которые вы уже воспринимаете как нечто само собой разумеющееся, о вопиющих нарушениях элементарных норм порядочности, которые творились с вашего ведома (а быть может, и вашими собственными руками), о зверствах, которые ваша дочурка дважды в неделю видит в кинохронике и считает их заурядными и скучными. Если так пойдет и дальше, то через двадцать лет ваши дети будут смотреть по телевизору бои гладиаторов, а когда приестся и это, начнутся трансляции массовых распятий тех, кто отказывается нести воинскую службу, или же цветные передачи о том, как в Тегусигальпе заживо сдирают кожу с семидесяти тысяч человек, подозреваемых в антигондурасских действиях.

Тем временем в «Греховная Греховных» доктор Пул все еще смотрит в приоткрытые двери. Архинаместник ковыряет в зубах. Уютная послеобеденная тишина. Внезапно доктор Пул поворачивается к собеседнику.

– Там что-то происходит! – возбужденно восклицает он. – Они встают с мест!

– Я уже давно жду этого, – не переставая ковырять в зубах, отзывается архинаместник. – Это кровь так действует. Кровь, ну и, конечно, бичевание.

– Они прыгают на арену, – продолжает доктор Пул. – Бегают друг за другом. Что же это?.. О Боже, извините, – поспешно добавляет он. – Но в самом деле… – В невероятном возбуждении он отходит от двери. – Ведь есть же какие-то пределы?

– Вот тут вы не правы, – отзывается архинаместник. – Пределов нет. Каждый способен на что угодно, буквально на что угодно.

Доктор Пул не отвечает. Помимо его желания какая-то сила неудержимо тянет его на прежнее место: он возвращается к двери и жадно, с ужасом смотрит на происходящее на арене.

– Это чудовищно! – восклицает он. – Просто отвратительно!

Архинаместник тяжело поднимается с ложа и, отворив дверцу маленького шкафчика в стене, достает оттуда бинокль и протягивает его доктору Пулу.

– Попробуйте, – говорит он. – Бинокль ночного видения. Стандартный, морской – таким пользовались на флоте до Этого. Вам все будет видно.

– Неужели вы считаете?..

– Не только считаю, – с иронической, но благосклонной улыбкой отзывается архинаместник, – но и наблюдал собственными глазами. Взгляните, попробуйте. В Новой Зеландии вы такого не видели.

– Разумеется, нет, – отвечает доктор Пул тоном, каким произнесла бы это его матушка, однако подносит бинокль к глазам.

Дальний план с точки, где он стоит. На арене – сатиры и нимфы; одни преследуют, другие, для пущего возбуждения немного посопротивлявшись, сдаются в плен, одни губы уступают другим, окруженным волосами, томящиеся груди уступают нетерпеливым грубым рукам, и все это под аккомпанемент разноголосых криков, визга и пронзительного смеха.

В кадре снова архинаместник: лицо его морщится от презрительного отвращения.

– Как кошки, – цедит он. – Только у кошек хватает скромности не заниматься своими ухаживаниями в стае. Все еще сомневаетесь насчет Велиала, даже теперь?

Молчание.

– Такое началось после… Этого? – спрашивает доктор Пул.

– Через два поколения.

– Два поколения! – присвистывает доктор Пул. – Вот в этой мутации рецессивных признаков[105]нет. А они… то есть я хочу сказать, что в другое время они ведут себя так же?

– Только эти пять недель – и все. А совокупляться мы разрешаем лишь в течение двух недель.

– Но почему же?

Архинаместник делает рожки:

– Из принципиальных соображений. Они должны быть наказаны за то, что были наказаны. Это закон Велиала. И должен сказать, мы их действительно наказываем, если они нарушают правила.

– Понятно, понятно, – соглашается доктор Пул, с неловкостью вспомнив о сценке, разыгравшейся в дюнах между ним и Лулой.

– Это довольно сложно для тех, кто склонен к старомодной системе спаривания.

– И много у вас таких?

– Пять – десять процентов населения. Мы называем их «бешеными».

– И не позволяете?..

– Если они попадаются к нам в руки, мы с них спускаем шкуру.

– Но это же чудовищно!

– Конечно, – соглашается архинаместник. – Но вспомните вашу историю. Если вы хотите добиться солидарности, вам нужен или внешний враг, или угнетенное меньшинство. Внешних врагов у нас нет, поэтому приходится извлекать из «бешеных» все, что можно. Для нас они – то же самое, чем были для Гитлера евреи, для Ленина и Сталина – буржуазия, чем были еретики в католических странах и паписты в протестантских. Если что не так – виноваты «бешеные». Не представляю, что бы мы без них делали.