Оринда промаршировала по галерее, спустилась по лестнице и вышла на открытый воздух. Там она остановилась как вкопанная и воскликнула:

— Это нелепо!

— Да, — согласился я.

— Что вы имеете в виду под своим «да»?

— Я имел в виду, что вы не собираетесь меня слушать, потому что ненавидите моего отца. Хотя, если подумать, то беспричинно. Правда, у меня, наверно, тоже было бы такое же чувство. Поэтому, если вы хотите, я оставлю вас здесь, а сам пойду смотреть лошадей, чего, откровенно говоря, мне очень хочется.

— По возрасту я могла бы быть вашей матерью, — раздраженно и непоследовательно выпалила она.

— Вполне, — вырвалось у меня. Едва ли тактично.

— Предполагалось, вы скажете: «Ну что вы...» Или что-нибудь еще в этом роде, — несмотря на нервозность, засмеялась она.

— Простите.

— Мервин говорит, что вам только семнадцать.

— Через две недели мне будет восемнадцать.

— Что мне делать, если вы бросите меня здесь?

— Я не хочу вас бросать, — возразил я. — Но если вы предпочитаете, чтобы я исчез, то там за углом парадный круг, где будут перед заездом проводить лошадей, чтобы каждый мог видеть, на кого он ставит свои деньги.

— А что, если я тоже хочу играть?

— У букмекеров или на тотализаторе?

— Кто должен победить?

— Если бы я знал, если бы кто-нибудь знал, я бы стал богатым. — Я улыбнулся с искренним добродушием.

— И если бы вы стали богатым?

— Я бы купил конюшню с лошадьми и участвовал бы на них в скачках.

Я не ожидал вопроса. И ответ, который дал ей, пришел прямо от ребяческой честности. Я еще не привык быть взрослым. Мой разум, как и голос, как и координация движений, мог вдруг обескураживающе помолодеть и вернуться иногда к пятнадцати, а во сне даже к тринадцати годам. Сегодня я мог спускаться на лыжах с крутых склонов и уверенно делать резкие повороты.

Завтра я падал на первом же изгибе лыжни. Иногда в галопе я двигаются в полной гармонии с лошадью. Потом у меня вдруг деревенели руки и ноги. Только стрелял я всегда, или почти всегда, хорошо и попадал со ста ярдов во внутренний двухдюймовый круг или в яблочко.

— Я буду благодарна, если вы сможете проводить меня к парадному кругу, — с формальной вежливостью проговорила Оринда.

Я кивнул, будто она и не пошла на уступку, и тотчас повел ее туда, где лошади медленно тащились по кругу. Сияние солнца на их шкурах, запахи и звуки захлестнули меня. Последние четыре дня укрепили во мне такое острое чувство потери, что я предпочел бы быть в любой точке земли, только не на скачках.

— Что случитесь? — спросила Оринда.

— Ничего.

— Неправда.

— Это не имеет значения.

Она дала зеленый свет тому, что я хотел сказать ей. Но я, к несчастью, уклонился от откровенного разговора, потому что не ожидал такого чувства жестокой безнадежности. Словно из ссылки, словно отгороженный стеклянным барьером, я смотрел на жизнь, которую отец не принимал.

Я нашел для нас место у самой загородки парадного крута и дал ей программу заездов. Свою она оставила наверху. Ей понадобились очки, Оринда достала их из сумки, чтобы читать мелкий шрифт и различать участников по номерам на чепраках.

— Что означают эти цифры? — спросила она, показывая ногтем на колонки цифр в программе. — Для меня это сплошная галиматья.

— Они говорят вам, сколько лошади лет и какой вес она несет на себе во время скачки. Эти совсем мелкие цифры рассказывают о результатах последних соревнований, в которых участвовала лошадь. "П" означает падение, то есть лошадь упала, а "С" — сошла, то есть не дошла до финиша.

— Ох. — Она изучала программу и вслух читала условия участия в первом заезде, скачка для новичков на две с половиной мили с барьерами.

— Первыми скачут четырехлетки и старше, которые с начала сезона не побеждали... Но если они побеждали в скачках с барьерами с начала сезона, им придется нести семь фунтов пенальти.

— Что такое семь фунтов пенальти? — Она недовольно посмотрела на меня.

— Добавочный вес. Что-то вроде штрафа. Чаще всего это тонкие плоские полоски свинца. Их кладут для веса в карманы утяжеляющей подложки. Ее помещают на спину лошади под номер на чепраке и под седло. — Я объяснил, что и вес жокея должен соответствовать положенной нагрузке лошади. — Сначала он должен взвеситься, а потом уже участвовать в заезде.

— Да, да, я не абсолютно неграмотная.

— Простите.

— В этом заезде только одна лошадь несет семь фунтов пенальти, после изучения программы объявила она. — Эта лошадь выиграет?

— Может, если она очень хорошая.

— Почти в каждом заезде есть лошадь, которая несет штрафной вес, если недавно выигрывала. — Оринда листала страницы программы, заглядывая вперед.

— М-м-м.

— Какой самый тяжелый штрафной вес можно получить?

— По-моему, вряд ли установлен лимит, — ответил я. — Но практически десять фунтов пенальти — это самое большое, что может достаться лошади.

Если ее нагрузить весом больше десяти фунтов, то она определенно не победит, и тренер не станет ее выставлять.

— Но с десятью фунтами пенальти можно победить?

— Да, такое бывает.

— Часто?

— Это зависит от того, насколько сильна лошадь.

Оринда спрятала очки и потребовала, чтобы я повел ее в тотализатор.

Она поставила на лошадь, которая победила в первый день сезона и заработала дополнительно семь фунтов свинца на спину.

— Должно быть, это самая лучшая, — решила она.

Почти такая же высокая, как я, Оринда шла на шаг впереди, будто для нее естественно иметь эскорт, следующий за ее шлейфом. Она привыкла, что на нее все смотрят. И я заметил, что ее туалет вызывает восхищение, хотя он больше подходил бы для Аскота[7], чем для сельских соревнований в деревенской глуши Дорсета, далекого от светской жизни.

Мы стояли на ступенях большой трибуны и следили за первым заездом.

Выбранная Ориндой лошадь пришла четвертой.

— И что теперь? — спросила она.

— Все повторится снова.

— И вам это не наскучит?

— Нет.

Она порвала билет тотализатора и, как закаленный неудачник, пустила клочки парить на ветру, приближаясь к земле.