– Видите, какие воздвиг хоромы Петр Прозоровский в конце XVII века? Не обычные боярские палаты, а самую настоящую крепость! В такой можно было обороняться от врагов. Наверняка Прозоровский не случайно построил свой особняк таким. Случись что в Кремле, возьми там верх Нарышкины, он мог вполне укрыться в своем петровском имении. И царевича Ивана здесь можно было укрыть. Предосторожности эти были совсем не лишними – ведь вражда между сторонниками двух царевичей ни затихала ни на день, пока в 1689 году вновь не началось стрелецкое восстание. В результате него царевна Софья была отстранена от власти и заточена в Новодевичий монастырь.

– И Петр стал царем? – спросил Тёма.

– Нет. Формально на троне все еще сидел Иван, вплоть до своей смерти в 1696 году. Но власть во многом перешла к Нарышкиным. Они люто ненавидели Петра Прозоровского, так что боярин немало времени проводил в своем имении, у нас в Петровском, в любую минуту ожидая ареста и казни. Но взять его в хоромах-крепости было бы нелегко.

– Вот это да! – сдавленным от волнения голосом произнес Антон. – И где же стояли эти четыре башни?

– На том же самом месте, где сейчас стоит особняк Голицыных – на берегу Москва-реки. Или, вернее, на берегу двух прудов, вырытых возле реки. Кстати, вырыты они были при том же Петре Прозоровском. Это сейчас там водятся одни лягушки, а триста лет назад в прудах разводили ценные породы рыб, и подавали их свежими прямо на боярскую кухню. Сохранились очень интересные воспоминания Варвары Николаевны Головиной, жившей в особняке Прозоровского почти двести пятьдесят лет назад. Хотите послушать?

Садовников подошел к стеллажам и извлек оттуда маленькую, очень старую книгу в желтом кожаном переплете. К удивлению ребят, она была написана на французском языке. Но между страниц лежали несколько машинописных листков с переводом. Учитель взял один из них и прочитал:

«Мое раннее детство проходило почти все время в деревне. Мой отец любил жить в петровском готическом замке. Мы покидали город в апреле и возвращались в ноябре. Моя мать оставляла меня свободно гулять, спускаться с пригорка и пробегать равнину до самой реки, которая ее омывала, прогуливаться у леса, тень от которого падала на окна моего отца, лазить на старый дуб, возвышавшийся у самого замка, чтобы достать желуди… Я хотела бы быть настолько талантливой, чтобы достойно описать это имение, одно из самых прекрасных в окрестности Москвы, этот готический замок с четырьмя башенками, эти наружные галереи, приводящие к двум крылам замка, этот лес, прекрасный и большой, который окаймлял поляну и спускался, все редея, к истокам Истры и реки Москвы. Солнце заходило в месте соединения этих двух рек и являло нам исключительно чудесный вид. Я садилась на перроне галереи и в тихом одиночестве созерцала этот восхитительный пейзаж. Я чувствовала себя растроганной и молитвенно настроенной. Я ходила в нашу старинную церковь, преклоняла колени в одном из приделов, где когда-то молились царевна Софья и императрица Елизавета… Огромная церковь была погружена во мрак и почти пуста. Один только священник служил вечерню, и пел только один псаломщик, а я молилась, не скрывая светлых слез…»

Садовников положил листок на стол и внимательно посмотрел на притихших ребят.

– Хорошо, не правда ли? – спросил он. – Когда я читаю эти страницы, мне кажется, что словно бы ветер доносит из глубины времени голоса наших далеких предков… Кстати, и многие Голицыны были одарены недюжинными литературными способностями. Когда-нибудь я дам вам почитать мемуары последнего из обитателей голицынского дома, князя Александра Владимировича. Удивительной души был человек! Врач по профессии, он бесплатно лечил всех окрестных жителей. Этот князь мог подняться ночью и поехать за много верст в непогоду, чтобы принять роды у простой крестьянки. Прочитав его записки, вы многое узнаете о минувшем времени… да и о себе тоже.

АРТ переглянулись. Они поняли, что ВГ сел на своего любимого конька, и теперь мог рассказывать об истории Петровского часами. Но их-то сейчас интересовали только подземные ходы!

– А мы думали, что пруды возле Москва-реки – это дело рук Голицыных, – первым нашёлся Тёма.

– Ну что вы! Петровское перешло к Голицыным только в 1710 году. К тому времени трудами Прозоровского имение во многом уже приняло нынешний вид. Был разбит громадный парк, тянущийся почти на километр вдоль берега Москва-реки, вырыты пруды, сделаны и другие, поистине грандиозные земляные работы… Ох, простите, ребята, я опаздываю! Надо собираться. Но вы обязательно приходите ко мне завтра… или нет, лучше в понедельник, часам к трем. У нас будет еще время как следует поговорить. Я вам расскажу такие удивительные вещи – вы просто ахнете! И уж конечно, ахнет ваша новая подружка Оксана.

Садовников засуетился. Он открыл портфель и стал запихивать в него толстые папки. Одна из них неожиданно развязалась, и на пол посыпались сотни листков бумаги. Ребята бросились их собирать.

– Осторожнее! – крикнул Садовников, также опускаясь на колени. – Это рукопись моей книги о Петровском… Старайтесь не перепутать листы, не то я потом и за день не разложу все по местам. Рисунки, не помните рисунки!

Общими усилиями рукопись была собрана и вновь оказалась в папке. Садовников осторожно положил ее в портфель, защелкнул замок и заторопился к выходу. Ребята последовали за ним.

Возле калитки они простились с учителем. Тот направился быстрым шагом через рощу к ближайшей автобусной остановке, а ребята пошли назад, к поселку. Как только Садовников прошел по мостику, проложенному над маленькой Липкой, и скрылся в сосновой роще, Антон обернулся к друзьям и сдавленно промолвил:

– Вы видели?

– Чего? – не понял Тёма.

– Ну там, среди листов рукописи… Я своими глазами видел там один рисунок. Это был план подземных ходов!

– Не может быть! – ахнул Родик. – Вот здорово! Но ты конечно, запомнил его? Нарисовать сможешь?

Антон вздохнул.

– Не-ет, вряд ли…

– Как это – вряд ли? – нахмурился Тёма. – Ты же всегда хвастался, что у тебя какая-то удивительная зрительная память… забыл, как она называется.

– Эйдетическая, – еще горше вздохнул Антон, виновато опуская голову.

– Во-во, она самая! Мол, если ты что увидишь, так словно бы сфотографируешь. Все запомнишь, до самой мелкой детали! Выходит, врал?

– Нет, не врал! – стал оправдываться Антон. – Но этот план я только одну секундочку и видел! Разволновался от неожиданности, наверное, вот потому толком ничего и не запомнил. Да и разве там что поймешь? Ведь деревня-то на плане нарисована не нынешняя, а та, какой она была двести, а то и все триста лет назад. Домов там было штук семьдесят, не больше. А сейчас – их больше трехсот. Вот и пойми там, куда какой ход ведет!

Тёма с жалостью посмотрел на расстроенного друга.

– Да ладно, Антошка, не кисни. Может, еще вспомнишь. Попробуй еще разок, а?