День тянулся медленно. Хотелось есть, а ещё было холодно, всё же октябрь. Хорошо ещё, что осень в этих краях выдалась сухая. Вздремнул немного: бессонная ночь давала о себе знать.

Наконец начало темнеть. Как только немецкие позиции стали неразличимы, Илья выбрался из воронки и пошёл в сторону наших позиций. Успел пройти немного, как впереди тихий разговор. Илья залёг сразу. Шорох шагов, разговор нескольких человек. Илья решил заявить о себе:

– Бойцы! Спокойно, я свой, из разведки!

Его обращение произвело эффект взорвавшейся бомбы. Защёлкали затворы. Люди залегли.

– Назовись! – потребовал невидимый в темноте боец.

– Фронтовая разведка, возвращаюсь к своим.

– Руки подними и подойди!

Пришлось выполнить. Его обыскали, оружия не нашли. Оказалось, группа сапёров, шла делать проход в минном поле для разведчиков.

– Ты как прошёл? – спросил командир.

– На пузе прополз да руками перед собой ощупывал. Мины в шахматном порядке, навскидку – полоса глубиной метров двести, только противопехотные.

– Ишь ты, специалист. Откуда ты взялся на нашу голову! Евстихеев, отконвоируй его в траншею, сдай пехоте и назад.

– Слушаюсь!

Группы сапёров для разминирования проходов обычно невелики: три-четыре бойца, и посылать сапёра в тыл для конвоя – ослабить группу. Но одного оставить Илью или отправить к траншее нельзя. А вдруг перебежчик? Или хуже того, немецкий агент, которому в наш тыл надо? Немцы на выдумки горазды, но и у наших подозрительность чрезмерная.

Сапёр Илью пехотному взводному сдал. Тот отрядил двух бойцов для конвоирования задержанного в штаб батальона. Илью посадили в сарай под замок, пока за ним не приехал грузовик из разведотдела. За это время Илья отоспался.

В разведотделе подробно рассказал о выполнении задания, с деталями. Паспорт убитого агента из ботинка достал. Начальник отделения положил перед Ильёй стопку бумаги и ручку:

– Опиши всё, что мне рассказал.

– Может, поесть дадите сперва?

– Опиши – и покормим.

Не понравилась Илье интонация капитана. Возникло ощущение, что капитан подозревает в чём-то Илью. Написал подробно, три листа с обеих сторон убористым почерком, дату поставил и подпись. Капитан бегло листки просмотрел, открыл дверь, приказал:

– Увести!

Илью конвоир из охраны отвёл в самую настоящую камеру. Единственное окно комнаты было забрано прочной железной решёткой. Из обстановки – топчан. Похоже, здесь находились между допросами «языки». Когда они рассказывали всё, что знали, их отправляли в лагерь для военнопленных. Однако не всех. Эсэсманов расстреливали. Бывало, когда немцы наступали, расстреливали и военнослужащих вермахта. А что делать, если иной раз и штабы не знали, удастся ли выйти из-под удара, спасти полковое знамя, печать полка. Тут уж не до пленных. А теперь Илья сам оказался в положении узника.

Илья шокирован был. Он не изменник, грехов за собой не чувствовал, за что его в камеру? Правда, капитан сдержал слово, что накормит. Через некоторое время конвойный принёс миску каши, два куска хлеба и горячий чай. Буркнул:

– Задержанным сахар не положен.

А у Ильи аппетит пропал от напряжения. Однако взял себя в руки. Должны же разобраться! Начал есть через «не могу». Не зря говорят – аппетит приходит во время еды. Съел кашу, попил горячего чаю. У чая одно достоинство – горячий, а вкуса заварки не чувствуется. Улёгся на топчан, обдумать своё положение. Сразу загремел замок, открылась дверь, конвойный сказал:

– Днём лежать не положено, за нарушение – карцер.

– Испугал ежа голой ж…! Карцер всяко лучше, уж безопаснее, чем на передовой.

– Я командиру взвода доложу! – пригрозил боец.

– Валяй.

Илья начал каждый свой шаг при выполнении задания анализировать. Пожалуй, придраться можно к двум эпизодам. Первый – убийство агента, но тот сам напал с топором. Не окажись у Ильи ножа, сам был бы убит. И вторая оплошность – к радисту пошёл в паре с железнодорожником. И неважно, что Филимонов знает «Андреева»: если бы за одним агентом велась слежка, то под «колпак» или наблюдение контрразведки попал и второй. Правилами пренебрегать нельзя, они написаны кровью.

На следующий день последовал ещё один допрос, и снова с деталями. Подловить на неточностях хотят, догадался Илья. А зачем ему врать, какой смысл? Мог бы сказать, что встреча с агентом прошла хорошо, поди проверь.

Встречи с руководством прекратились. Неделю Илья сидел в камере, гадая о своей будущей судьбе. Спишут в пехоту? Или передадут в трибунал? Так было бы за что! В общей сложности получилось десять дней отсидки. Чем не отдых? Кормёжка по норме для бойца РККА, никаких нарядов, выходов в поиск. Отоспаться успел и морально себя подготовить к любому исходу. Откуда ему было знать, что произошла реорганизация службы и разведуправлению Красной армии запретили заниматься агентурной разведкой, передав её в ГРУ?

Илью просто выпустили из камеры. Конвойный сказал:

– Велено тебя выпустить. Возвращайся в свой взвод.

Удивился Илья, так ведь по поводу освобождения нежданного-негаданного жаловаться не побежишь, свобода всё-таки! Личные документы получил, в свою форму переоделся. После раздумий решил – зря он во фронтовую разведку подался. Перспективы серьёзных заданий прельстили! В полковой или дивизионной разведке куда лучше. Рейды неглубокие, взял «языка» и назад. Нет подозрений неизвестно в чём, камеры. Обстановка более доверительная, если можно так охарактеризовать такое серьёзное подразделение. Если в дивизионке у него были приятели, то во фронтовой разведке не сошёлся ни с кем. То ли времени после спецшколы мало прошло, то ли другие обстоятельства помешали.

В разведотделе второе отделение по работе с агентурой прикрыли. Зато штат отделения на диверсионную работу переключился. Первым заданием было уничтожить топливохранилище под Золотухино. Определили группу в четыре человека, куда попал и Илья. Старшим – лейтенант Архангельский, ещё один – спец по минно-подрывному делу Фуников, Илья и Лощилин, оба больше как носильщики, поскольку оба несли в «сидорах» взрывчатку. Фуников – продовольствие и взрыватели. Вместе держать взрыватели и взрывчатку нельзя: случись неприятность, скажем, случайная пуля во взрыватель угодила, не произойдёт большого взрыва. Если взрыватель сработает, может оторвать палец, ежели в руке держишь, но не убьёт. Взрыватель – предмет нежный, не любит падений, нагрева. А тротил как дрова. Можно уронить, можно настрогать и печь-буржуйку им топить, что на фронте зимой делали. Тротилу для взрыва нужна инициация взрывателем, тогда он страшной силой разрушения обладает. У каждого – Ильи и Лощилина – по тридцать брусков тротила в «сидоре», груз изрядный, поскольку ещё здесь и боеприпасы. Пара лимонок на поясе вместе с ножом. У всех разведчиков часы, у лейтенанта ещё компас и карта. Лощилин сказал Илье, что лейтенант уже не один раз в немецкий тыл ходил, и удачно. Перед выходом группы на задание не брились – примета плохая. Передвигаться предстояло скрытно: сдали старшине роты награды, у кого были, личные документы. Илья несколько раз задавался вопросом: почему наши разведчики личные документы и смертные медальоны сдают, а немецкие – нет? И не мог найти ответа. Того же немца в случае гибели по документам или железному жетону с номером опознать можно, а советский разведчик пополнит списки без вести пропавших.