Здравствуйте. Вы автор повести «Высшая мера»? У меня похожая история, не могли бы вы мне помочь?…

– Из Грозного звонят. Это ваша статья «Пирамида»? Приезжайте к нам, у нас такое же дело, нужно статью написать…

– Здравствуйте. Ардаматский говорит (один из известнейших наших журналистов – Ю.А.) Поздравляю. Только одно я бы сделал по-другому. Зря вы не дали полностью Акт задержания Клименкина, с которого все началось. Я бы с этого начал. А так очень хорошо. Молодец.

– Ой, это вы? Пожалуйста, помогите, у меня сына посадили неправильно…

– Хотел бы с Вами встретиться. Располагаю интересным для Вас материалом.

– Здорово, старик. Молодец. Продолжения жду. Хотя не представляю, что ты там мог еще написать…

Вышла вторая половина повести. Через некоторое время мне пришлось периодически отключать телефон, потому что работать стало невозможно. Звонили без конца. Некоторые просто хвалили и поздравляли, но очень многие делились своими бедами – просили помощи. Которую я, увы, не мог оказать. Ведь я не был адвокатом, не имел никаких связей в прокуратуре, не собирался переквалифицироваться в журналиста и писать статьи на криминальные темы. Люди не понимали этого. Они обращались ко мне как в последнюю инстанцию, ибо все остальные мыслимые пути были пройдены и безрезультатно. Одно только чтение писем занимало уйму времени. Письма же были далеко не простые – исповедальные, вопиющие даже. Казалось, от страниц, исписанных разными почерками, исходит мрачная, обволакивающая энергия. Чтение засасывало. Чуть ли не каждое второе письмо для меня как для писателя могло стать зерном рассказа, повести, а то и романа – тем более, что авторы аккуратно писали обратные адреса (за редкими, редкими исключениями), надеялись на ответ, а потому могла завязаться интереснейшая переписка. Но… Когда все это? Я отвечал только на некоторые, да и то коротко. А еще звоня по телефону, люди, как правило, настоятельно просили о встрече.

Письма были разные…

«…Я открыл номер журнала с вашим рассказом и начал читать. После первых 10 страниц я закрыл журнал, равнодушно отметив, что о себе заявил очередной либеральный болтун-восьмидесятник /шестидесятник/. Но поскольку читать оказалось больше нечего, пошел дальше с постепенно возрастающим интересом.

Нет сомнений, что на ваше произведение последует поток писем с комплиментами или поношениями. Журнал опубликует первые и наиболее дубовые из вторых, каких-нибудь отставных майоров из дивизии Дзержинского, ненавязчиво давая понять, что в наше просвещенное время сталинистами и поклонниками твердой руки могут быть либо выжившие из ума старики, либо тупые и ограниченные люди.

Дело, впрочем не в этом. Я не причисляю себя ни к одной из групп, поскольку они существуют друг для друга и оплодотворяют друг друга, имея склонность с течением времени переходить на позиции друг друга. Наглядный тому пример академик Самсонов, в 50-е восхищенно писавший о «великом полководце всех времен и народов», а ныне это напрочь отрицающий.

Дело, повторяю, не в этом. Из всех наших разоблачителей вы выделяетесь большей искренностью, последовательностью и меньшей истеричностью.

Дело в том, что после прочтения ощущение такое, словно на интересующий меня вопрос – зачем? – ответили просто: а потому что. Короче, ощущение неопределенности. Что же вы хотели сказать? Только не надо подражать Высоцкому, ответившему: «Что я хотел этим сказать, я сказал».

Прежде, чем продолжать дальше, я слегка пройдусь по содержанию.

Первая часть привлекла меня эпизодом с фотографией расстрела басмачей и вашим рассуждением вокруг этого факта. Что тут сказать. Они убивали своих противников с вырезанием звезд и посыпанием их солью, нарезанием ремней с живота и спины. Так что пуля в затылок по сравнению с этим довольно снисходительно. Если вас поразил этот факт, то с большим основанием вы могли бы ужаснуться фактом расстрела Н.А. Романова с женой и несовершеннолетними детьми в Екатеринбургском подвале. С точки зрения абстрактного гуманизма (я, конечно, понимаю, что это типичный ярлык закоснелых догматиков и злобных ортодоксов, наклеенный на нашу передовую интеллигенцию), это куда более жестоко, тем паче, что он (и тем более его семья) никого не убивал. Но почему-то эту тему наши советские либералы пока еще обходят за километр (очевидно, в связи с 70-летием).

Вторая часть более интересна. Но и вызвала у меня то недоумение, о котором я писал выше.

Вы тертый жизнью человек, журналист, но ваши рассуждения на уровне небезызвестного рыцаря Ламанчского, смело вдарившего по этим самым, как их там… ветрякам.

Не мне учить вас философии, но вы рассматриваете милицию, прокуратуру, суд (т.е. то, что в совокупности именуют карательными органами) не как органы, как систему, а как набор личностей добросовестных и негодяев. Не допускайте негодяев в органы, и права личности станут прочно и нерушимо. Ну, кроме Туркмении есть еще и Кавказ, и Закавказье, Узбекистан, Таджикистан, Киргизия, Казахстан и прочие «станы». Можно поставить одну личность вместо другой, можно оздоровить обстановку в неславянских республиках, но несправедливые приговоры все равно останутся. Раз система работает, значит она неизбежно будет время от времени выходить из строя, вспомните автомобиль – он тоже ломается, хотя по устройству и функциям гораздо проще.

Вы предлагаете встать на место Клименкина. Встал. Стало жутко. Но так же жутко мне было, когда трамвай, в котором я ехал по Москве, сбил мужика, и он лежал в луже крови с расколотой головой. Сколько у нас задавленных, утонувших, сгоревших, какие еще виды несчастных случаев вам перечислить? Судебная ошибка – это тоже несчастный случай, даже если она умышленная. Раз человек живет в обществе (системе), он может пострадать, выпасть из нее, по причинам от него совершенно не зависящим.

Теперь более интересное – это ваша оценка деятельности карательных органов. Одни эмоции и никакого анализа.

Обратимся к истории. Рабовладение, феодализм, капитализм и социализм. Разные формы, разные названия – стража, полиция, милиция – и одинаковое отношение к ним как со стороны защищаемых, так и хватаемых. Впрочем, у последних есть какое-то понимание (на то и щуки в пруду, чтобы карась не дремал).

Чем же это объяснить. Я раньше представлял государство в виде большой избы, народ в ней хозяин, милиция это сторожевой пес, охраняющий добро хозяина.

Но по более зрелому размышлению я понял, что ошибся. Органы это не сторожевой пес а социальный ассенизатор. Когда ассенизация становится профессией, то поневоле придешь со временем к выводу, что окружающий мир – это большой сортир, а люди – переводчики хлеба на дерьмо. И ваши требования 100% справедливости, гуманности и чуткости примерно то же самое, что требовать от золотаря работать в белом халате и чтобы во время