но делать-то что-то надо. Пытаюсь как-то смягчить, не ущемить его самолюбия, но ведь и уступить в принципиальном вопросе нельзя. Наконец, он предлагает сделать этот злополучный пересказ мне. Кое-как я его делаю и стараюсь мягко свести журналиста к нашему телефонному разговору – к образам, поскорее к образам, чтобы уйти от главного, от второй половины, которую он, похоже, вообще не читал. Да, холодея, я начинаю понимать, что Лилия Николаевна, скорее всего, была права: самое большее – по диагонали…

Не привык я к таким беседам, это слабость моя. Почему я всегда рассчитываю на понимание, по какому праву? Жизнь упорно убеждает в обратном, а я жду понимания каждый раз. И, офонарев, словно от неожиданности, в недоумении вскидываю руки. По какому праву я считаю, что все думают так же, как я, и так же уважают те самые «ценности»? И в этом, конечно же, моя слабость, я ее признаю. Но речь-то сейчас идет о моей повести! Если специалист не может элементарно пересказать содержание того, что он прочитал, то… Спокойно, спокойно. Он ведь считает себя большим специалистом и не только он, центральная газета регулярно публикует его статьи, и хотя я не читал ни одной и не могу судить, но надо же понять и его. Он наверняка считает меня мальчишкой…

Короче, диалог наш получился сумбурным, бестолковым, он, к тому же, явно чувствовал себя уязвленным, отчего стал держаться еще более менторски. С большим трудом удалось нам закончить разговор на мирной ноте и проститься по выходе из редакции достаточно дружелюбно.

– Получится что-нибудь? – с неуверенностью спросил я перед выходом у зава и «самой красивой девушки редакции».

Они сказали, что пожалуй получится, хотя выглядели несколько удрученно.

«…После первой части думал: как-то он закончит, к чему выведет? Но такого мощного накала, страсти и напряжения, обобщений такой силы не ожидал – да, сказать по правде, немного знаю и произведений подобного уровня.

Все, все узнаваемо – и ситуации, и ахатовы, и джапаровы, и милосердовы, и бойченки, – случалось встречать их и в своей жизни. И литературная Ваша судьба ох как знакома, узнаваема – по себе, опять же… В провинции ведь что-то проще, а что-то – тяжелей, глуше, пострашнее.

…Сколь тяжки нынешние попытки людей повернуть ситуацию! Не хотят ничего слышать и делать не только ВИНОВНИКИ, но и окружающие – те, кто не замешан, как говорится, ни сном, ни духом. У меня нынче весной был случай: выхожу с фильма «Покаяние» и встречаю одного старенького уже, очень хорошего – и отмеченного, и награжденного, и заслуженно уважаемого художника. «Ты откуда, Володя?» «Так и так, О.Д., в кино ходил. Знал, что про культ, и не думал увидеть ничего нового: наше поколение ведь много о нем знает. Двадцатый-то съезд на самую-самую раннюю мою юность пришелся, все помню… И про злодеев тех лет немало приходилось слышать. Но мальчишку, мальчишку-то – ведь уже мы сами убили! Лганьем, молчанием, криводушием нашим. По своим же правилам хотели его жить заставить – ан оно и не вышло! Прямо чувствую, как его кровь с моих пальцев каплет… Вы, О.Д., обязательно на этот фильм сходите!» Он побледнел, руками от меня заслонился: «Что ты! Чтобы я… Кровь с пальцев… Ах, боже мой!» И побежал. Вот что значит привык человек жить спокойно, красиво, сам себе устраивать уютное, без волнений, существование. А ведь это художник! Квинтэссенция человека, духовное начало. Чего же ждать от массы – мычащей, жующей, безмолвно взметывающей руки при голосованиях? Чем объяснить массовое, повальное возвращение к пьянству? Людям показали тупик, бездну, в которую они катятся, сказали: еще не поздно! Знаю: многие, многие тогда начисто отказывались от алкоголя, думали, что заживут теперь по-другому, чисто и хорошо. И теперь вот снова пьют…

Вы скажете: есть и другие. Каспаров, Беднорц, Светлана. Все так. Но судьба Каспарова известна: она незавидна. И – что уповать на изменившиеся времена! Прочтите мою повесть «Непобедимый Костин» – двойника главного ее героя сейчас с таким хрустом доедает обком… И куда ни сунься, что ни доказывай – увидишь только оловянные глаза да медленно двигающиеся челюсти.

Но пока такие люди живут – надо жить и нам…»

(Из письма писателя В.Г.Соколовского, г. Пермь. Письмо № 3, 1987).

Странности продолжаются

Расшифрованная магнитозапись оказалась полной абракадаброй. «Самая красивая девушка редакции» – назовем ее, пожалуй, Викой – позвонила мне и сказала, что ей трудно и что не смогу ли я ей помочь. Приехав в редакцию и увидев абракадабру, я понял, что все нужно начинать сначала.

– Покажите ему расшифровку, – сказал я. – Думаю, он со мной согласится. Предложите ему коротко написать свои вопросы и соображения, а мы с вами смонтируем и покажем ему. На худой конец пусть скажет что-то по телефону. Мы ведь с ним уже беседовали перед встречей и в принципе пришли к чему-то. Я помню, что он говорил. Я еще тогда понял, что встреча не удалась. Вы согласны?

– Да. Повесть я не читала, но то, что он говорил, мне тоже не очень понравилось. Вы ведь все-таки автор. А он держался с вами как мэтр…

– Позвоните ему, пожалуйста. А потом мне, хорошо? Я буду ждать.

Затем я позвонил Лиле Николаевне и заведующему отделом. Оба поддержали мое решение.

– Вы выручите газету, если сделаете так. Спасибо вам, – сказала Лиля Николаевна.

– Это будет здорово, – подтвердил зав отделом. – Жму руку, обнимаю вас.

Вика встретилась с журналистом и показала абракадабру. С трудом уговорила его написать то, что я просил. Прошло три дня. Наконец, Вика привезла мне четыре маленьких кусочка машинописного текста. Они соответствовали тому, что он говорил по телефону. Помнил я и то, что было сказано на встрече в редакции.

И все бы ладно, но была уже пятница. А в понедельник нужно засылать готовый материал в набор, как мне сказали, в самый ближайший номер еженедельной газеты. Это был последний шанс. Журнал с первой частью повести выйдет вот-вот, а после этого диалог «по прочтении рукописи» уже не будет иметь смысла.

Оставались суббота и воскресенье. Я опять созвонился с Лилей Николаевной и заведующим отделом и заверил их, что сделаю материал к понедельнику.

– С Богом! – сказали оба.

В субботу я написал «диалог» от начала и до конца, использовав данные мне кусочки и добавив в высказывания от его лица то, что помнил. Тщательно выверил, чтобы количество сказанного мною и им было равным.

В воскресенье с утра вычитал, подправил кое-что и дал