— Дина, обещай мне бороться изо всех сил! Бороться жестоко!

Некоторое время Дина молчала.

— Было бы куда проще, если б я умерла, — беззвучно прошептала она.

Мама замерла, как громом пораженная.

— Не смей и думать об этом!

Какой-то хриплый звук сорвался с губ Дины. Прошел целый миг, пока до меня дошло: так она смеялась.

— Ну разве это не глупо? — спросила она. — Змея кусает змееныша, змеево отродье!

Мать томительно долгий миг стояла молча, а потом, сжав обеими руками щеки Дины, заглянула ей в глаза.

— Забудь его! — велела она. — Ты мое дитя! Не его! Ты слышишь?

Дина закрыла глаза.

— Ты слышишь? — повторила мать.

— Да, матушка! — прошептала Дина.

Но не очень-то уверенно она сказала это.

В ту ночь в хижине спали мало. Роза и Мелли легли наверху, на полатях, где обычно ночевали мы с Нико. Дина жаловалась, что мерзнет, хотя мы всю ночь поддерживали огонь в очаге и по очереди ложились рядом, пытаясь согреть ее.

Я подождал, пока оба они — мать и Нико — оказались чуть подальше. Они сидели у огня, тихо беседуя меж собой, и я увидел, что Нико, утешая матушку, положил руку ей на плечи.

— Кто он? — прошептал я Дине.

— Кто? — пробормотала она.

— Он. Тот, что посылает тебе письма, и выманивает в лес, и швыряет на тебя змей. Тот самый — он.

Мой голос дрожал от ярости.

— Все было не так.

— Не так? Медянки не ползают по деревьям, Дина! Кто — он?

Она молча глядела на меня. Лицо ее блестело, а волосы слиплись от пота.

На какой-то краткий миг мне показалось, будто она хотела мне ответить. Потом совсем слабо покачала головой.

— Не знаю, о чем ты толкуешь, — произнесла она. Ее веки сомкнулись, и она сделала вид, будто спит. Но я-то знал, что она не спала. Для этого ее дыхание было слишком беспокойным.

В какой-то момент я и сам против воли уснул. Мне приснилось это проклятое деревянное яйцо. Дина открыла его, но вместо письма там оказалась змея, черно-бело-медная змея! Змея обвилась вокруг руки моей сестры и разинула пасть так, что видны стали два длинных ядовитых клыка.

— Нет, Дина, — сказала мать. — Тебе не надо так делать…

— Я только хочу снять ее…

— Нет, малютка, сокровище мое!

Я проснулся. Мама стояла, склонившись над постелью Дины и держа оба ее запястья в своих руках. Мама увидела, что я не сплю.

— Давин! — хрипло произнесла она. — Помоги мне. Подержи ее немного.

— Мне ее подержать?

Голова моя по-прежнему была набита смутными змеиными снами.

— Следи, чтобы она не срывала повязку. А теперь… Да проснись же, Давин!

Я сел. Дина смотрела на меня, но взгляд ее был стеклянным. Она смотрела как бы сквозь меня. Мое сердце застучало от страха, казалось, будто она уже на пути в другой мир.

— Держи ее!

Я обхватил запястья сестры и держал их, скользкие от ее пота.

— Отпусти меня! — взмолилась Дина. — Я хочу снять ее. Mire от повязки больно!

Она попыталась вырваться, но удержать ее было легко! Слишком легко!

— Ей нельзя тратить силы, — сказала мать, словно Дина не могла ее слышать. — Попытайся, ire сможешь ли ты успокоить Дину, Давин!

— Как?

— Говори с ней! Пой ей! Расскажи какую ни на есть историю, что угодно!

Голова моя была совершенно пуста. Я не мог вспомнить ни единой истории.

— Отпусти меня, — шептала Дина. — Отпусти меня, отпусти…

Я начал петь. Я пел старую колыбельную, я понятия не имел, что знаю ее.

— Малютка звездочка, закрой свой глазок…

Дина и вправду стала спокойней. Может, я когда-то напевал ей эту песенку. Когда мы оба были младше. Я не помнил все слова, но это было не так уж важно. Зато я пел… А самое важное, что песенка заставила Дину расслабиться.

Мать вернулась обратно с кружкой.

— Приподними ее немножко! — попросила она. — Тогда она сможет попить.

Она поднесла кружку к губам Дины, но Дина отвернулась.

— Скверно пахнет, — сказала она, и голос ее прозвучал, словно голос избалованного ребенка, словно в душе ее жило трехлетнее дитя.

— Глянь-ка на меня! — велела ей мать.

Дине этого не хотелось.

— Глянь-ка на меня! — повторила мать и на этот раз не оставила Дине ни малейшего выбора, потому как пустила в ход голос Пробуждающей Совесть: — Ты обещала мне не сдаваться! Слушайся меня!

Дина вяло, словно тряпичная кукла, повисла на моих руках, но на какой-то миг голос стал ее собственным.

— Да! — только и вымолвила она. И послушно выпила то, что подала ей матушка.

Дина спала. И продолжала спать. Она не проснулась даже тогда, когда мама поменяла ей повязку. Кожа вокруг раны была огненно-красной и воспаленной, но мама успокоилась.

— Никаких полосок больше нет! — сказала она.

И хоть я раньше не очень-то интересовался лекарским искусством, как это делала Дина, я все же знал, что думала мама о заражении крови! Должно быть, это хороший знак!

В полдень Дина проснулась и захотела пить. Ее по-прежнему лихорадило, но она снова была самой собой. А на следующее утро и лихорадка исчезла.

— Молодчина! — сказал ей я. — Чтобы сломить тебя, мало дурацкой медянки!

На губах ее мелькнула улыбка — совсем бледная. Жалкая, но все же улыбка. А потом она снова погрузилась в сон.

— Пусть она пьет всякий раз, как проснется, — велела Розе мама.

— А куда же ты?..

— Прогуляюсь в Глинистое, — ответила она.

Ее голос ничего особого не выдавал, но я достаточно хорошо знал ее и понял, что она сдерживает досаду уже который день, но только сейчас может дать себе волю и что-то предпринять.

— Я с тобой, — решил я.

Она некоторое время разглядывала меня.

— Да! — согласилась мама. — Пожалуй, так будет лучше всего!

Около полудня мы с матушкой въехали верхом на рыночную площадь в Глинистом. Она придержала Кречета возле постоялого двора, но не спешилась. Она просто сидела в седле. Сидела тихо, как мышка. И Кречет тоже вел себя смирно.

Мать безмолвно сидела в седле, и наконец вокруг стал собираться народ.

— Чего она тут делает? — шепнул один мужик другому, но мама услышала.

Она посмотрела на него, и мужик вздрогнул.