не знали, что делать с этой тайной, словно столкнулись с древним писанием, состоящим из символов, которые прошли через века и останутся в новых тысячелетиях. Мабель не нужно было хитрить. Взгляд путешествовал по ее коже, часто замедляясь, о да, замедляясь, почти фиксируясь на детали, возведенной в абсолют, а затем удаляясь, сохраняя в памяти оставленный отпечаток, чтобы позже рассмотреть его получше.

Теперь все в городе могли видеть ее, когда она шла по улицам, когда работала в «Адмирале». Каждое место, где она проходила, должно было превращаться в собор для принятия причастия. Каждый день должен был быть благословением небес за то, что она встретилась нам на пути. В то время как некоторые безоговорочно подчинялись этой грации, другие замышляли ее испортить, свести ее к чему-то, что можно ненавидеть или чем можно обладать.

Сидя в кожаном кресле с широкими подлокотниками и глядя в пустоту перед собой, Джойс играл застежкой сумки, которая лежала у него на коленях. Он опять услышал звон колокола. В тот момент, когда церковь выплюнула своих прихожан. Джойс никогда не поймет эту общую потребность чувствовать, что с ними считаются и что их защищает Бог, верить, что они настолько важны, что иначе и быть не может. Однако Божественное предстало перед ними, как только они покинули место поклонения: плотина, электростанция и все остальное. Достаточно было прочитать названия улиц, чтобы убедиться в этом. Не было другого божества, кроме Джойса, он везде оставил свой след. Его имя было повсюду в городе, а имя Бога — нет. Именно он, Джойс, осветил убогую жизнь жителей города и долины, направив к ним свет, распространив его даже в их церкви. По крайней мере, народ был у него под каблуком, под его игом. Однажды все они признают его единственным и неповторимым творцом всего сущего, а если нет, то он даст им понять, что может вернуть все назад одним щелчком пальцев.

Джойс по опыту знал, что полагаться можно только на себя. Если он когда-либо сомневался в этом, жизнь ему об этом напоминала, и это удерживало его от любого душевного волнения. Жизнь, которую он всегда держал в тайне. Он считал, что человек должен знать, как далеко может зайти, раздвинуть границы сущего, доказать что-то самому себе. Но сейчас он понимал, что этого недостаточно, что в долгосрочной перспективе человек никогда ничего себе не докажет, что взгляд других — единственное средство убедиться в том, что чего-то стоишь, и все же он сторонился чужих взглядов.

Как только он приехал, он понял, что это подходящее место, чтобы остановиться и заложить первый камень своей славы. День за днем, год за годом он работал над тем, чтобы владеть всем, следил, чтобы ничто не ускользнуло от его внимания. Теперь его работа строителя была завершена, жизнь потеряла свою соль, а тот, кто, как он надеялся, завершит его работу, оказался лишь малым ребенком.

Джойс подумал об улице, которую ему придется перейти, чтобы присоединиться к жене и сыну в обед, как он это делал каждое воскресенье. Единственный еженедельный визит к семье. Это было его величайшим противоречием — каждое воскресенье оказываться перед этим слишком невинным ребенком и этой женщиной, которую он не замечал, женщиной, лишенной всяческих устремлений.

Эта женщина, которая избегала его взгляда, которая боялась любой его реакции, чью плоть он желал, теперь вызывала у него отвращение. Этот сын, послушно сидящий за столом, называл его отцом, но Джойс не чувствовал к нему никакой привязанности. Просто два ничего не значащих человека, которых он видел в один и тот же день в одно и то же время, не более того. Сегодня этот день настал, и час тоже настал.

Наблюдая за тем, как Элио неуклюже отрезает кусок жаркого, Джойс горько пожалел о том, что его отпрыск, который должен был олицетворять собой преемственность, принял такую форму ребенка. Как обычно, Изобель была начеку. Сейчас для Джойса она выглядела как древняя крепость на скале. Руина, задрапированная в белую мантию, которая облегала ее прозрачную кожу, словно высеченную из цельного блока известняка. Мысль о том, что он может не пережить этих двух ничего не значащих существ, стала невыносимой.

— Что вы сделали, чтобы заслужить право сидеть за этим столом?

Мать и сын обменялись взглядами, затем уставились в тарелки.

— Я хорошо учусь в школе, отец.

— Достаточно ли этого?

— Я вышила несколько простыней,—торопливо сказала Изобель.

— Достаточно ли этого?

Изобель крепче ухватилась за столовые приборы, чтобы собрать все свои скудные силы.

— Чего вы от нас ждете?

Джойс долго жевал кусок мяса, потом вытер рот. Он выглядел очень спокойным, когда ответил:

— Может быть, что-то, что можно ненавидеть, уничтожить. Может быть, я тот человек, который заслуживает этого, может быть, ненависть ко мне оправдала бы ваше место за этим столом, честная, понятная ненависть.

Элио положил свои маленькие руки на стол.

— Могу я идти, отец?

— Ты не доел.

— Я больше не хочу есть.

Джойс отбросил салфетку и указал на сына:

— Сиди, пока я тебе не разрешу уйти.

— Он всего лишь ребенок, — сказала Изобель, избегая взгляда Джойса.

— Что ты сказала? — Джойс грохнул кулаком по столу. От удара его стакан опрокинулся и разбился о тарелку. — Когда я был в его возрасте, я уже мог прокормиться и сам. Улица сделала меня тем, кем я являюсь сегодня. Улица научила меня всему.

— Вы должны быть счастливы, что избавили своего сына от этого.

— Счастлив? Глядя на вас, таких бесполезных и неспособных выжить? Если я умру, вам никогда не простят, что вы заняли неподобающее вам место.

Изобель была готова расплакаться.

— Какие вы жалкие! — добавил он.

— Я больше не могу этого выносить, — сказала она, задыхаясь.

— Не можешь выносить эту праздную жизнь, которую я обеспечил тебе? Ты бы предпочла вытирать чужие задницы и управлять родительским магазином?

— Деньги — это еще не все.

— Конечно, деньги — это все. Все, о чем люди думают, — это иметь их, когда их нет, и сохранить их, когда они есть.

Изобель собрала волю в кулак и приподнялась на стуле.

— Отчуждение еще никого не сделало счастливым, — сказала она твердо, что иногда бывает, когда человек охвачен страхом.

Джойс посмотрел на нее с любопытством, как будто она была грызуном, ищущим выход