В общем, этот кусок стали попал аккурат между бамперами, встал в распор и не дал солдату умереть. Хотя шкуру проткнул, но это мелочи.

Хирург-коновал удивлялся. В рубашке ты, говорит, младший сержант, родился. Ты, говорит, должен был уже с переломанным позвоночником в цинке загорать.

В какой, на хуй, рубашке?

Ангел-то барражировал.

И не просто ангел, а с юмором.

Да.

Или вот, 91-й год.

Идет по Дому ученых опять же ученый. А кто ж там еще может идти? Не шахтер же! Только он с банкета идет, и в неудобосказуемом виде. Скажем, вообще чудом идет. Лежать должен светоч науки горизонтально и не отсвечивать. А он идет. А в Доме ученых – большой такой холл. В четыре или даже пять рядов огромных стекол в высоту. Это стекло эксклюзивное. Толщина его восемь миллиметров. Размер – два на три метра. Весит – мама дорогая. Вшестером стекольщики его вставляют. Ну вот. Как раз в этот момент и вставляют. В самом верхнем ряду. Леса мощные строительные поставили, сконцентрировались, тянут, готовят резиновые уплотнители и такие алюминиевые фиксаторы типа штапика. Все вроде нормально. Одна беда. Вертикально его держать надо. А оно, сука, скользкое. А ученый идет внизу, и ему все синусоидально. Натыкается на строительные леса и очень удивляется. Задирает свой подсолнечник вверх. Дальше происходит следующий диалог:

– Мужик, иди на хуй отсюда! – это сверху.

– Не поэл… – это снизу.

– Чё не понял? Иди, говорю, на хуй отсюда, мы стекло вставляем!

– Ээээ?

– Чё «э», пошел на хуй отсюда, я тебе сказал!

– Почему? – ученый интеллигентно так удивляется.

Сверху начинают орать уже все, и, разумеется, стекло из пальцев выскальзывает. Оно бесшумно летит вниз, между строительными лесами и стеной, прямо на голову яйцеголового. В следующую секунду происходит нечто ирреальное. Стекло пролетает половину расстояния, раздается щелчок, прозрачная пластина разваливается пополам, а сами половинки врезаются в мозаичный пол справа и слева от ученого, не причинив ему особого вреда. Правда, конечно, мелких стеклянных брызг многовато. Вверху – шок. Еще бы. Еще неизвестно, жив ли этот яйцеголовый. А внизу сказочное недоумение, выраженное все той же фразой:

– Не поэл…

Ангелы.

Ангелы вокруг нас.

Но всему приходит пиздец. И, наконец, через много лет редкостный счастливчик видит глаза ангела.

В последний раз.

Коля Ювелир. Поздно ночью упал так, как падал тысячи раз, навзничь. Но первый раз в жизни попал затылком на бетонный поребрик. Встал. Дошел до дома. Затылок чего-то кровил, но с кем не бывает – не придал значения. Выпил еще стакан. Завернулся в одеяло. В шкафу стояли редчайшие альбомы по ювелирному искусству – фотографии, чертежи, наброски. Потом к ним, конечно, приделали ноги. Кто – неизвестно. Не в этом суть. Коля завернулся в одеяло навсегда. К утру он умер.

Миха Хромой. Ангел посмотрел ему в глаза утром. Он обошел всех родственников – ничего необычного, просто вместо «до свидания» сказал «прощайте», – к вечеру пришел домой и повесился.

Рахманинов Паша. Ну да, такая вот фамилия, знаменитая. Закончил вуз. Обмывали диплом. Встал, чтобы сказать тост. Сказал. Когда пил, остановилось сердце. Думали – дуркует. Нет, не дурковал он. Глаза.

Миша Боголюбов. Говорил уже про него. Утонул. Пьяный в говно. Берег. Обь. Синь небесная, синь речная. Раскинул руки, небо обнял и ушел под воду. Через две недели всплыл. По зубам опознали. А больше – как узнаешь. Одна слизь.

Женя Сверкунов. Алкогольный психоз. Чертей гонял. Люди в белых халатах успокоили, усмирили. Не пил два дня. Чудовищный антрацитовый депрессняк. На третий день повесился на трубе отопления, но сорвался. Снова запой. Снова черти. Снова люди в белых халатах. Снова невыносимая тошнотворная жизнь. И так многие годы. С каждым разом трезвые дни становились все более похожими на кошмары наяву. Я иногда с ужасом читаю популярные статьи об алкоголизме, где говорится о безусловной пользе трезвого образа жизни. О том, что алкоголики должны радоваться, когда они не пьют. Ну, может, и должны. Но не радуются. У Жени была сломанная напрочь психика. Неизлечимая в жопу душа. И больные, страшно больные глаза. Я смотрел в них. А потом в них посмотрел ангел. И Женечка умер трезвый. Вот так вот. И пил бы – умер. И не пил – умер. Так какая разница? Глаза. Время. Точка возврата. Полжизни в ожидании смерти.

Савченко Витя. И его жена Нина. И его ребенок. При чем жена и ребенок? А вот и именно, что ни при чем должны были быть. Сто двадцать километров в час на пьяном мотоцикле. Встречный КАМАЗ. Не смотри, Витя, не смотри в глаза ангелу. Тебе руль держать надо. А Витя посмотрел. Что он увидел, что почувствовал? Да ни хрена. Поворот, доля секунды… Некогда пугаться. Лететь надо. Далеко лететь. Вместе с нерожденным ребенком. Глаза…

Саша Зоткин. Утро. Птицы. Солнце. Сердце. Целый день впереди. Но уже – не его день. Не его.

Сколько их было…

Сколько их будет.

Сколько их успокоится.

Черные крылья ангела. Не зовите его, не смотрите ему в глаза. Просто представьте, что он стоит за вами, и его крылья на мгновение стали вашими. Взмахните ими – и начнется ураган. Шорох смерти.

Но даже ангел над вами не властен. Ибо у него нет души.

Вот все у него есть. Сила, власть, могущество, умение видеть прошлое, настоящее и будущее, бессмертие и равнодушие, какое угодно умение и какое угодно богатство.

Но пуст он, и глаза его пусты.

Нет души у ангела.

Нет.

А у вас есть.

И потому – в слабости твоей есть сила твоя, человек.

И когда ты трезвый.

И уж тем более – когда пьяный.

Сияние ангельское тебе похуй…

У алкаша всегда есть враги. Не мифические, нет. Не виртуальные, не привидения и не эльфы с чертями. С этими как раз проблем меньше всего. Ну, шароёбятся они по комнате, гадят, песни поют, хвостами пол подметают. С ними можно договориться и даже жить, не сильно конфликтуя.

Враги реальные на улице. Все время пытающиеся поймать алкаша и всячески унизить. Попутно еще денег срубить.

Это – позор человечества. Не гомо сапиенс, как я уже говорил. Вид это другой и совершенно примитивный. Мент трезвяковский.

Откуда они берутся, я не знаю. Ну, я действительно не знаю, не пытайте меня. Мы все ходим в одни и те же детские сады и школы, по одним и тем же улицам. Мы читаем (по крайней мере, в школе) одни и те же книги. Мы смотрим (по крайней мере, в детстве) одни и те же фильмы. Но что-то в них, в этих серо-голубых ребятах потом меняется. Навсегда.

Почему? Я не знаю. Не ведаю.