– Я всех наших знал. – Он уселся на дальний от странного деда край скамьи. Но и там ощущался кисловатый запах пережеванного хлеба.

– Гулял с ней в старших классах… – договорил денщик и прикрыл глаза, на губах его появилась мечтательная полуулыбка. Видимо, вспоминал годы, когда у них еще не отняли светлое будущее.

– Сво-о-лочь! – протянул вдруг дед с глухой злобой, глядя в упор на Степана. – Сво-о-лочь! – Он нацелил на парня из Каменки корявый указательный палец.

Степан посмотрел в белые от гнева глаза старца, затем повернулся к денщику:

– Чего это он?

Денщик махнул рукой:

– А! Это святой наш – Алексейка. Он говорит всего два слова: «сволочь» и «караул», поэтому ты сильно не пугайся, лично против тебя он ничего не имеет.

– Караул… – обреченно процедил дед и передернул плечами, словно было ему холодно.

– Ясно, – кивнул Степан, непроизвольно отодвигаясь от старика еще дальше.

– Он причащает своим хлебом, – сказал рыжеусый. – Можешь попробовать: от болезней избавит и дух укрепит. Тебе не помешает и то и другое.

Алексейка запустил руку в тарелку и слепил из кашицы скользкий комок. Предложил его Степану, придерживая между большим и указательным пальцами. Степан был бы рад отсесть еще дальше, но скамейка закончилась, одна ягодица и так повисла в воздухе.

– Сво-о-лочь, – умоляюще, с тоской в широко распахнутых глазах протянул старец, – сво-о-лочь!

– Ну, возьми, – подсказал денщик. – Не обижай юродивого! Славный он старик, царствие небесное для него. Скушай, и тогда ни костянка тебе не страшна, ни другая хворь.

– Нет, спасибо, – отшатнулся Степка и тут же взялся проверять, насколько плотно сидит на его лице респиратор.

– Странный ты хлопец, – удивился рыжеусый. – Тебе предлагают исцеление от смертельного недуга. Все, что от тебя требуется, – немножко хлебушка покушать, а ты упрямишься, как последний остолоп. Марксизм-ленинизм засел в тебе занозой? Про веру родную забыл? Это, брат, ты зря. Видишь, – он кивнул на лежащую возле печки изодранную книгу, – печь мы топим ленинизмом. Другого проку от него здесь нет.

Степан фыркнул. Сам-то он был человеком неверующим, но от матери и бабушки, которые посещали по праздникам церковь, кое-что слышал о тамошнем порядке.

– Куда ж мне причащаться, – пробурчал он в респиратор, – если я еще не исповедовался?

Денщик бросил на него настороженный взгляд. Такого ответа он не ожидал.

– Ну, что верно – то верно, – признал рыжеусый. – Но ради хлебушка, который предлагает настоящий святой, не страшно чуть-чуть отступить от порядка.

– Сволочь, – сокрушенно проскрипел Алексейка. Он вернул скользкий комок в тарелку, размешал пальцами кашицу и снова взялся за лепешку.

Громко, как выстрел, хлопнула дверь. В приемную вошел хозяйским шагом атаман. Был он хмельным и взбудораженным.

– Сво-о-лочь! – Святой старец привстал и потянулся к нему облепленными крошками руками.

Атаман резко надавил святому на плечо, тот охнул и сел обратно на скамью, вцепился обеими руками в тарелку с пережеванным хлебом, точно утопающий – в спасательный круг, и принялся активно работать челюстями.

– Ну, что там, батька? – живо поинтересовался денщик.

– Девка! – объявил атаман. – Два восемьсот. Здоровенькая.

– Так у тебя уже есть дочка! – заулыбался в рыжие усы денщик. – Бракодел, однако!

– Молчать! – весело гаркнул атаман. – Теперь две будет! Сколько бог даст, столько и будет! – Он повернулся к Степану: – Идем, друг. Дошли руки, наконец, и до тебя.

Атаман открыл ключом дверь в кабинет, вошел, не глядя, следует ли Степан за ним. Степка, само собой, препираться не стал.

Кабинет был маленьким. Письменный стол, застеленный зеленым сукном, керосиновая лампа, тройка стульев с высокими спинками, полка с гроссбухами и служащая непонятно для чего низенькая тумба. Вот и все убранство. Огромная икона Николая Чудотворца в оправе, отделанной потемневшим серебром, висела за спиной хозяина кабинета. В окно виднелся хозяйственный двор, через который как раз вели каменских лошадей. Электрические розетки на стенах за ненадобностью были забелены.

Атаман прошел на свое место, небрежно открыл нижний ящик стола, достал графин, наполненный красным вином, и пару пыльных рюмок.

– Это – кагор из старых запасов, настоящий – церковный, богоугодный, – сказал он, аккуратно разливая. – Для особых случаев. А вообще я почти не пью.

– Я тоже, – ответил, без энтузиазма глядя на предложенную рюмку, Степка.

– Сегодня как раз особый случай. – Атаман сел. – Бери рюмку, снимай «намордник», садись в том углу, от меня подальше. Говорят, что костянка в первые несколько дней почти не опасна. Споры с дыханием еще не выделяются, а если какая-то гадость прицепилась к одежде, так вне носителя она уже должна была помереть. Подводя итог, времени у нас мало, но поговорить успеем.

– А может, я не заразился, – пробурчал Степан, присаживаясь на дальний стул.

– Давай не будем разводить тут «может» или «не может», – поморщился атаман. – Мои люди и так рискнули общиной, доставив тебя сюда. Но они выполняли мое распоряжение. Я рассчитываю, что все наши старания окажутся не напрасными. Ну, – он поднял рюмку, – как говорил Николай Васильевич Гоголь, если русских останется только один хутор, то и тогда Россия возродится! – А потом одним махом, будто водку, выпил свое вино.

Степан понюхал кагор. Пахло приятно, конфетами. Не то что жуткое пойло, которое пришлось хлебать у Мырчихи. Но он остерегался пить спиртное. Ему казалось, что сейчас даже одна капля алкоголя способна отправить его в продолжительную отключку.

– Странная штука – жизнь, – проговорил атаман, откинувшись на спинку стула. – У меня сегодня родилась дочь, ты вчера потерял своих родных. Ты способен понять мою радость, но не разделишь ее. То же самое я могу сказать и насчет себя. Мне жаль, что твоей общины больше нет. Но я рад, что вы не объединились с нами, когда была такая возможность. Иначе пришлые уничтожили бы и нас.

– Мы бы никогда не объединились с вами, – сказал Степан, перед внутренним взором которого всплывали то отрубленные головы бандитов, нанизанные на арматуру, то безумные глаза святого Алексейки, то забрызганная кровью папаха и лошадиная ухмылка Кольки Лучко.

– Я знал твоего отца, – сказал неожиданно мягким голосом атаман. – Между прочим, в детстве мы были друзьями. Твой батя был плоть от плоти этой земли, в его жилах тек полноводный Дон. Тот же самый дух я ощущаю в тебе. Я бы хотел, чтоб ты присоединился к общине и стал нашим побратимом. Если бы не костянка…

– Со мной все в порядке, – сказал Степан, продолжая греть нетронутое вино в ладонях. На самом деле чувствовал он себя неважнецки, да только не от костянки было паскудно. Его как будто окружали замаскированные пришлые: на вид эти люди казались своими. Общие знакомые, общие воспоминания, общая земля… Но если копнуть глубже, оказывалось, что они чужаки. Пришлые, прибывшие из прошлого, подобно отголоскам эха, которые являются лишь ослабленным, а главное – искаженным отражением. Мечтаешь возродить Россию, атаман? А что ты о ней знаешь, живя за двойным забором на отшибе в чистом поле? Между прочим, Ленин, сочинениями которого вы заправляете печку, говаривал, мол, колчаки и деникины несут на своих штыках власть, которая хуже царской. Это утверждение справедливо и в отношении Старого Режима: бледного и неточного эха былой империи.