один нетронутый ученик, которого родители отозвали последним. Хотя он-то, скорей всего, просто врал, чтобы отвязались. Остальные успели уехать в спешке раньше, избежав расспросов.

— Значит, тогда его узнавали, а теперь не узнают? И это тот самый человек, что и на фотках?

— Он, наверное, не был достаточно яркой личностью, чтобы запомнить. Опять-таки очки, кепки…

— Наташа говорит, что Свиридов был страшный.

— Что?

— Извините меня, Том. Если бы мне было шестнадцать лет и моим водителем был бы этот красавец на снимке, я бы его запомнила.

Том проглотил последний кусок и внимательно посмотрел на меня.

— А тебе, пардон, сколько?

— Тридцать семь.

— Никогда бы не подумал, — сказал Том и допил кофе. При этом он прополоскал им рот, прежде чем проглотить. Ужас!

— А тебе? — я спросила назло. Мне Том вдруг резко разонравился.

— Сорок два.

— Никогда бы не подумала.

— Я хотел сказать, что ты выглядишь моложе.

— А я — наоборот.

— Ха! Спасибо. Буду знать, как спрашивать женщину о ее возрасте. Секретом поделишься?

— Щитовидка не очень активная, — ответила я со злостью, — Левотироксин жру. Все процессы замедлены — волосы и ногти плохо растут, порезы и ожоги по месяцу заживают, седых волос нет, но это может быть и по другой причине.

— Понял. Сочувствую.

Он примирительно улыбнулся, встал, заплатил за кофе и галантно подал мне руку. Он перестал быть неприятным, будто переоделся.

Мы снова поехали мимо ферм. Поля были красивого зеленого цвета, и каждое было окаймлено полосой из кустов и деревьев, служивших границами каждой маленькой империи. На одном поле паслись коровы, другое было бархатным от низкорослых злаков. Осенью коровьи угодья превратятся в месиво грязи и навоза, а пшеничные пожелтеют, и по ним раскидают огромные золотые цилиндры скатанной соломы. Но это осенью. А пока здешняя зелень свежая и яркая. При приближении машины с асфальта неохотно стартовали сороки, чуть ли не из-под самых колес. Наверное, потом, посетовав, они снова возвращались доклевывать непутевого грызуна, не вовремя решившего перебежать кому-то дорогу.

Назад доехали быстро. По дороге я наконец услышала о деле подробности, о которых мне не решался рассказывать даже Фил. Следователь Хаммер тоже лишних секретов выдавать не стал, но многое стало понятнее. Я торопилась домой, и Том высадил меня на моей улице, а сам принялся звонить по телефону.

Войдя в дом, я, как всегда, проверила автоответчик. Оказалось, что звонила Наташа. Уже? Я выскочила, чтобы позвать Тома, но он уже уехал. Ну и черт с тобой. Пусть уж эту новость первым узнает Фил. Сообщение было не таким уж и кратким. Я снова прослушала запись, записала оставленный номер и стала его набирать. Долго никто не отвечал. Потом трубку взял незнакомый мужчина. Я представилась.

— Здравствуйте, Антонина. Я Наташин дядя, по просьбе ее отца я тут за ней приглядываю. Она позвонила вам через полчаса после вашего отъезда. А час назад ей стало плохо, и я отвез ее в клинику на скорой.

— Что с ней?

— Обычное дело. Потеряла сознание. Это здесь уже несколько раз случалось.

— А что еще она хотела мне передать?

— Я не знаю. Не успел спросить. Но если она мне скажет потом, я сам вам позвоню.

— Спасибо.

В решающий момент важный свидетель попадает в больницу. Это какой-то мексиканский сериал, а не жизнь.

Случай 11. Семимильными

Я положила трубку и задумалась. Потом взяла бумагу, ручку и стала прослушивать запись сообщения снова и снова, пока не записала каждое слово. Потом включила компьютер и стала переводить. В ногу впивались кошачьи когти, но я отлягивалась и быстро печатала: «Тоня, здравствуйте. Простите, но мне только что пришло в голову… Я ведь помню того водителя. Вернее, я на него внимание не обращала, пока нам поход в театр не организовали. Он сам не ходил, а только привез нас. Когда я выходила из машины, он подал мне руку. Я заметила, что он мои часики разглядывает и колечко мамино с сапфиром, которое я только в театр и решилась надеть. Я руку выдернула, а он оскалился. Противный такой, зубы как у бобра и глаза хитрые. Парень на снимке точно не он. Позвоните мне, я расскажу вам больше о том, как он выглядел и как разговаривал… не со мной, а с другими. Мой номер…» Наташа говорила быстро и горячо, будто боялась, что снова все забудет.

Я пошла на кухню, покормила кота и сама сжевала бутерброд с паштетом. Я никогда не смогла бы быть ни следователем, ни сыщиком, ни даже дилетантом. Мои мысли отказывались организоваться, никаких логических ступеней они не строили, и никаких идей не рождали, и выводов не делали. Все, о чем я могла думать, это кому звонить? Тому или Филу? И что именно им сказать? А главное — как? Какими словами? Пусть они думают дальше, что с этим делать. Но что-то мне мешало. Какая-то деталь, которая не желала определяться и пугала меня своей значительностью. Я должна была уловить эту деталь и убедиться, что она доставлена по адресу в целости и сохранности. Если я не подберу правильных английских слов для передачи этой мысли, то она может потеряться в процессе. А сделать это я могу, только поняв ее сама.

Мы с котом поднялись к себе и улеглись на кровать. Здесь гораздо тише, и я смогу поразмышлять спокойно.

Давайте думать не по мере поступления информации, а по порядку событий. Я уже знала от Тома и Фила все имена и порядок похищенных: Славик, Владимир, Наташа, Петр, Дима, Алексей и Инна. Первые трое были похищены осенью в 96-м, а остальные — позже, в течение летнего семестра.

Славик валял дурака и подал Свиридову первоначальную идею. Подготовка к похищению заняла не меньше месяца, а сама операция заняла ровно четыре дня.

Владимир сам рассказал похитителю про маму-банкиршу, поплатился за это наследством дедушки — квартирой в центре Москвы. Свиридов обработал его маму в две недели.

Наташа не кичилась состоянием отца. Свиридов сам распознал в ней богатую невесту. Папа Наташи заплатил за больную дочь коллекцией драгоценностей, но приложил к ним письмо в одном из чехлов, где угрожал Свиридову. Он потом сам сказал полиции точное содержание письма, где одна строчка была незабываемой: «Я тебя из-под земли достану и скормлю тебе твою требуху. Ты подохнешь, но хоронить я тебя не дам». Неделю назад именно из-за этих слов папу сильно подозревали в сотворении богмэна, но у него оказалось железное алиби, а деньги шли на лечение дочери, а не на киллеров.