Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Дура. Молоденькая, безоглядно влюбленная в собственного мужа, преданная им и той, которую она искренне приняла как сестру. Разгневанная, потрясенная тем, что считала омерзительным, и по праву считала, конечно, только кому от этого легче?»
– К счастью, первым и единственным, кому она рассказала, стал ее свекор. Он, к его чести, даже не мог допустить мысли о подобном позоре был потрясен и разумеется, счел себя обязанным прекратить эту непристойность. Он сообщил сыну, что его сестра немедленно отправляется в дальнее поместье под строгий надзор и выйдет оттуда исключительно к свадебному алтарю. И, конечно, устройством ее судьбы отныне станут заниматься только родители, брату же запрещено видеться с ней, писать ей или передавать подарки, – словом, общаться любым способом. Пожизненно. Наследник смирился с решением отца, но не его сестра. Винила она, как ни странно, не отца и уж конечно не брата, а невестку. Вдобавок несчастная оказалась в положении и вскоре родила ребенка, которого у нее тут же забрали и отдали в семью брата. Сами понимаете, в старых семьях своей кровью не разбрасываются, это слишком большая ценность. Юная некромантка, то ли обезумев после родов, то ли просто в отчаянии, покончила с собой темным ритуалом, собственной кровью и смертью прокляв жену брата и весь ее род. О проклятии, впрочем, стало известно не сразу. За дюжину лет у наследника и его супруги так и не появился сын. Родились одна за другой три дочери, но все трое не дожили и до двух лет. Тогда глава рода осмотрел невестку и обнаружил проклятие. Приемный сын попытался утешить леди, которую считал родной матерью, но она прогнала его.
«Почему не умер ты? – зазвенел в ушах у Грегора отчаянный женский голос. – Почему – мои малышки? Лучше бы ты умер, а они – они жили бы! Уйди, провались к Барготу, проклятое отродье, видеть тебя не могу…»
– От потрясения у мальчика пробудился дар Претемной Госпожи. Напоминаю, ему было двенадцать – самый возраст. Выплеск был столь силен, что его приемная мать погибла. Но мальчик остался жив и впоследствии стал главой рода как единственный наследник по прямой линии. Проклятье же ушло в род его матери, затаившись там…
Он осекся, понимая, что едва не сказал слишком много. Конечно, семья Мэрли не слишком распространяется, кто и за что проклял их так, что теперь у Мэрли выживают лишь два старших сына, а прочие дети умирают во младенчестве. Позволить проклятому роду продолжаться – то ли великодушие, то ли изысканная пытка…
Адепты таращились на Грегора так, словно боялись пропустить хоть слово. Все двена… то есть одиннадцать. Ревенгар смотрела расстроенно и жалобно, словно лекция хоть как-то касалась ее самой!
«Наверняка навертела себе драму в трех актах с прологом и эпилогом, – подумал Грегор с досадой. – Вот Эддерли, сразу видно, понял, о чем шла речь, а эта… леди…»
– Адептка Ревенгар, – окликнул он. – Что важного вы узнали из сегодняшней лекции?
Девчонка вскочила с места, растерянно заморгала, как Грегор и ожидал, вцепилась пальцами в стол и неуверенно пробормотала:
– Что самые сильные проклятия накладываются на крови и смерти, мэтр Бастельеро!
– Так, – кивнул Грегор, проглотив обреченное: «Не многое же вы поняли, дитя». – Это все?
Темно-русый круглолицый простолюдин с первого ряда – адепт Морстен, кажется, – обидно хмыкнул, и Грегор отметил, что в следующий раз нужно будет спросить его. Потому что недостойно потешаться над однокурсниками. Эддерли покосился на соседа осуждающе, Ревенгар же вспыхнула, прямо как вчера в библиотеке, задрала нос и отчеканила:
– Нет, милорд мэтр. Еще я узнала, что самое важное в проклятиях – не забыть подумать перед наложением!
Морстен поперхнулся новым смешком, Эддерли вздрогнул, посадив в свитке крупную кляксу, кто-то свистяще выдохнул. Одиннадцать пар глаз уставились на Грегора выжидающе и… испуганно? Похоже на то. Впрочем, нет, всего десять. Дарра Аранвен обернулся и глянул на девчонку с удивленным одобрением. Следом за ним в ту же сторону покосился и Саймон Эддерли.
– Вот как, – медленно кивнул Грегор, с интересом наблюдая, как румянец на щеках Ревенгар выцветает, сменяется пронзительной бледностью, а пальцы вцепляются в крышку стола.
Взгляд она все же не опустила, зато еще сильнее расправила плечи и вскинула подбородок. А вот Дориан всегда отводил глаза первым, не то что его дочь!
Грегор усмехнулся.
– И вы правы, адептка. Добавлю лишь, что обдумывать свои действия – общее правило не только для наложения проклятий, но и для любых других чар. А также прочих… действий. Надеюсь, это запомнят все. Можете сесть.
Адепты вразнобой закивали, Ревенгар перевела дыхание и робко улыбнулась. Грегор набрал воздуха, чтобы все-таки перейти к рассказу о Фарнельской битве – пусть на этой лекции прозвучит и что-нибудь приятное, радующее слух…
Тяжелая дверь аудитории распахнулась, будто ее хорошенько пнули. Грегор удивленно повернулся – взглянуть, кто это позволяет себе столь эффектное появление, – и почти не удивился, увидев на пороге ярко-желтую мантию магистра Волански. Судя по всхлипам, сопению и странному цокоту, за спиной магистра-иллюзорника скрывался кто-то еще.
– Доброе утро, коллега, – бодро поприветствовал Волански начерченную на доске пентаграмму, ловко миновав взглядом Грегора. – Я к вам по делу!
– Доброе утро, магистр, – согласился Грегор, думая, что всего несколько минут назад утро и впрямь было добрым. – Чем могу помочь?
Словно отвечая на вопрос, из-за спины иллюзорника вышел «Пушок». Процокал когтями до самой кафедры, сел рядом с ней и постучал хвостом по полу, уставившись на Грегора. Любопытно, что сейчас его глаза светились не алым, как в их первую встречу, а ярко-синим – гораздо приятнее, пожалуй. Адепты восторженно зашептались, Саймон Эддерли так и вовсе наклонился вперед, чуть не вывалившись из-за стола, а Ревенгар побледнела до обморочной синевы.
– Это существо на вас напало? – обреченно уточнил Грегор.
Волански замахал руками.
– Что вы, ни в коем случае! Дело вовсе не в нем! Но не могли бы вы объяснить, что мы видим здесь?
И шагнул в сторону, давая увидеть до этого скрывавшееся за его спиной существо.
«А действительно – что?» – искренне озадачился Грегор, присматриваясь. Пожалуй, подобного ему встречать еще не приходилось! Более всего оно походило на упитанную мышь-полевку, только ростом с человека, стоящую на задних лапах и сплошь покрытую густой светлой шерстью. Мохнатым был даже нос, длинный