— Джемма, мне этого больше не вынести. Я хочу, чтобы ты помогла мне перейти на другую сторону.

Не знаю, что я ожидала от нее услышать, но только не это.

— Пиппа, но я ведь пока что никому не помогала перейти…

— Значит, я стану первой.

— Не знаю… — говорю я, думая о Фелисити и Энн. — Может, нам следует это обсудить…

— Я уже все решила. Пожалуйста! — молит Пиппа.

Я знаю, что она должна уйти на другую сторону. И в то же время какая-то часть меня хочет, чтобы она осталась.

— Уверена, что ты… готова уйти?

Пиппа кивает. Мы здесь вдвоем, и кажется, что в этом помещении нет ни времени, ни магии. Нельзя было найти более безнадежное место.

— Сказать остальным? — спрашиваю я.

— Нет! — вскрикивает Пиппа так резко, что я пугаюсь, как бы не развалились древние камни церкви. — Они попытаются остановить меня. Особенно Фелисити и Бесси. Можешь попрощаться с ними за меня. Хорошо, что я повидалась с ними в последний раз.

— Да, конечно.

Я судорожно сглатываю. У меня болит горло.

— Возвращайся завтра, одна. Я тебя встречу у ежевичной стены.

— Но если я помогу тебе перейти на другую сторону, Фелисити никогда меня не простит.

— Ей незачем знать. Пусть это будет нашим секретом.

Глаза Пиппы наполняются слезами.

— Прошу тебя, Джемма! Я готова. Неужели ты мне не поможешь?

Она берет меня за руки, и хотя ее пальцы холодны и белы, как мел, это все равно Пиппа.

— Да, — говорю я. — Помогу.

Самое неприятное в утренних часах то, что они приходят задолго до полудня.

Ох, если бы я могла понежиться в постели еще немножко… Я спала не больше двух часов, и за это время, похоже, ко мне в рот забралось семейство белок, потому что я чувствую шерсть на языке. И вкус во рту беличий, если, конечно, у белок вкус прокисшей овсянки пополам с самым вонючим сыром.

— Джемма!

Энн толкает меня. Она уже одета в форму школы Спенс, то есть в белую блузку, белую юбку и ботинки. Да когда же она успела?

— Ты опоздаешь!

Я лежу на спине. От утреннего света глазам больно, поэтому я снова крепко их закрываю.

— У тебя во рту белки случайно не нагадили?

Энн кривится.

— Белки? Нет, конечно.

— Ну, может, сурки?

— Ты встанешь или нет?

Я изо всех сил тру глаза и опускаю ноги на холодный, неприветливый пол. Даже пол не желает просыпаться. У меня вырывается стон протеста.

— Я приготовила твою одежду.

И действительно, Энн это сделала, как и положено умной, доброй девочке. Юбка и блузка аккуратно разложены в ногах постели.

— Я подумала, что чулки тебе лучше найти самой.

Она слегка розовеет. Бедняжка Энн! Как она умудряется наслаждаться кровавыми романами о разнообразных убийствах и при этом краснеть и чуть ли не терять сознание при упоминании о голых лодыжках? Я ради ее стыдливости ухожу за ширму и быстро одеваюсь.

— Джемма, разве не прекрасно, что мы снова побывали в сферах, ощутили магию?

Ко мне возвращаются воспоминания о прошедшей ночи — как обнаружилась дверь, радость от возвращения в сферы, магия… Хотя разговор с горгоной о союзе с племенами и о моем долге оставили неприятный осадок в душе. От меня ожидают так многого, и так скоро! А я никак не могу избавиться от опасений при мысли о Пиппе. Я ведь ни единой душе не помогала пока что перейти через реку, не говоря уж о друзьях. И если у меня ничего не получится, я страшусь даже представить последствия.

— Да, это потрясающе, — говорю я, застегивая пуговицы.

— Но ты не выглядишь счастливой, — замечает Энн.

Я беру себя в руки. По крайней мере, нам удалось найти вход в сферы. И я не позволю запятнать мою радость ни тревогам о Пиппе, ни беспокойству из-за лесного народа. К тому же вопрос Пиппы — это не вопрос выбора, и это не то, что можно обсуждать с Фелисити или Энн. Это всего лишь благородный поступок, который может совершить настоящий друг. И теперь, когда магия вернулась…

Я выхожу из-за ширмы и беру Энн за руки.

— Может быть, это для всех нас — новое начало. Может быть, служба гувернантки — это вовсе не твоя судьба.

Энн позволяет себе жалкую улыбку.

— Но, Джемма, — говорит она, нервно покусывая нижнюю губу, — у меня осталось совсем чуть-чуть магии. И она очень слабая. А ты?..

А я ощущаю магию в себе, она вызывает головокружительную бодрость, как будто я выпила несколько чашек очень крепкого чая. Я закрываю глаза и улавливаю чувства Энн. Надежда вместе с глубоко скрытой завистью. Я вижу Энн такой, какой она хотела бы видеть себя: прекрасной, достойной восхищения, поющей на сцене, залитой светом газовых ламп.

С ней происходят едва заметные перемены. Я не могу сказать, что именно изменилось; я только понимаю, что вижу в ней нечто другое. Впрочем, у нее больше не течет из носа, как всегда. Волосы блестят, а глаза кажутся чуть более голубыми. Энн рассматривает себя в зеркало. И улыбается.

— Это всего лишь начало, — обещаю я.

Девушки с топотом несутся к лестнице, и я гадаю, способны ли они передвигаться не как стадо быков. Кто-то грохает кулаком в нашу дверь и распахивает ее, не дожидаясь ответа. Это Марта.

— Вот вы где! — верещит она.

Она сует в руки Энн две белые штуковины в оборках; Энн на мгновение задерживает на них взгляд и передает мне.

— Что это такое? — спрашиваю я, рассматривая нечто, похожее на шаровары.

— Это для прогулки, конечно же! — восторженно кричит Марта. — Вы что, не слышали?

— Нет, не слышали, — отвечаю я с надеждой, что Марта заметит мое раздражение.

— Сегодня утром не будет урока французского! Приехал инспектор Кент и привез нам велосипеды! Их там три. Инспектор ждет снаружи, чтобы всех нас научить на них кататься! Велосипеды! О, это божественно!

С этими словами Марта вылетает в коридор.

— Ты когда-нибудь ездила на велосипеде? — спрашивает Энн.

— Никогда, — отвечаю я, внимательно рассматривая глупые штаны и гадая, что будет более унизительным: сама езда на велосипеде или нелепая одежда.

Девушки собрались перед дверями школы, вышли и мы с Фелисити и Энн. Все принаряжены в костюмы для езды на велосипеде, сшитые по последней моде: длинные шаровары, блузы с рукавами, пышными у плеча и очень узкими у запястий, и соломенные шляпки с лентами. В шароварах я чувствую себя похожей на большую утку. Но я не так ими напугана, как Элизабет, которая просто заливается краской.