— Когда? — настойчиво спрашивает горгона.

— Скоро.

— Как скоро?

— Как только я вернусь, — быстро отвечаю я.

Мне хочется присоединиться к подругам.

— Я буду ждать твоего возвращения, высокая госпожа.

С этими словами горгона закрывает глаза и засыпает.

Мы играем долгие часы, магия свободно плывет в наших телах, кажется, будто нам принадлежит само время. Надежда, дремавшая в каждой, оживает и расцветает, кружатся головы от радости и возможностей, которые дала магия. Фелисити лениво раскачивается на качелях, которые соорудила себе из мягких, густо поросших листьями виноградных лоз. Лозы ласкают ее, а она касается пальцами ног бархатной травы.

— Если бы только мы могли показать миру всю глубину нашей силы… — медленно произносит она, улыбаясь.

Энн срывает одуванчик, высунувшийся из высокой травы.

— Я бы тогда очутилась на сцене, рядом с Лили Тримбл.

Я поправляю подругу:

— Тогда Лили Тримбл умоляла бы тебя разрешить ей встать рядом с тобой!

Энн драматически прижимает руки к груди.

— Жизнь есть обман!

— Браво!

Мы с Фелисити аплодируем.

— Ох, и я была бы очень, очень красивой. И богатой! И я бы вышла замуж за графа и родила бы десятерых детишек!

Энн закрывает глаза, сосредоточившись на своих желаниях, и дует на одуванчик, но ветер уносит лишь часть его пушинок.

— А чего хотела бы ты, Джемма? — спрашивает Фелисити. — О чем ты мечтаешь?

Чего я хочу? Почему этот простой вопрос — всего в три слова — кажется таким сложным, что на него не найти ответа? Мне бы хотелось того, чего быть не может: чтобы матушка была жива, чтобы отец был здоров. Чтобы я стала поменьше ростом, покрасивее, более привлекательной и не такой заумной. Боюсь, именно таковы мои желания. Мне бы хотелось снова стать ребенком, жить в тепле, под защитой родителей, но в то же время я хочу и кое-чего куда более опасного: целоваться с неким индийским юношей, которого я не видела с самого Рождества. Я запуталась в страстях, предчувствиях, опасениях, желаниях. Похоже, я вечно стремлюсь к чему-то и почти никогда не достигаю этого.

Подруги ждут ответа.

— Мне бы хотелось научиться делать безупречный реверанс, чтобы не оскандалиться перед ее величеством.

— Да, без магии тут не обойтись, — сухо произносит Энн.

— Спасибо за ваше доверие. Я весьма его ценю.

— А мне хотелось бы вернуть Пиппу, — говорит Фелисити.

Энн прикусывает нижнюю губу.

— Джемма, а ты действительно полагаешь, что она затерялась в Зимних землях?

Я окидываю взглядом бесконечный цветущий луг. Цветы покачиваются на легком ветерке.

— Я не знаю.

— Не затерялась она, — сердито говорит Фелисити, и ее щеки алеют.

— Но она именно туда направлялась, — осторожно напоминаю я.

Когда мы в последний раз видели нашу милую подругу, она превращалась, становилась такой, как твари Зимних земель… Она хотела, чтобы я с помощью магии вернула ее в наш мир, но я не могла. Мертвые не возвращаются. Это нечто вроде закона, который я не могу нарушить, и Пиппа возненавидела меня за это. Иной раз мне кажется, что и Фелисити тоже меня ненавидит.

— Я знаю Пиппу, сколько раз тебе говорить! Она бы никогда не бросила меня вот так!

— Возможно, мы скоро ее увидим, — говорю я.

Но я не жажду этой встречи. Если Пиппа превратилась в тварь Зимних земель, она перестала быть нашей подругой. Она враг.

Фелисити выхватывает меч и бросается к деревьям.

— Куда ты? — кричу я.

— Искать Пиппу! А вы можете идти со мной, а нет — значит, нет.

Конечно, мы спешим за ней. Ведь если уж Фелисити что-то взбрело в голову, нечего и обращаться к ее разуму. Да мне и самой хочется знать правду, но я надеюсь, что мы не увидим Пиппу. Ради нее и ради нас, я надеюсь, что она пересекла реку и ушла в мир по ту сторону от нашего.

Фелисити ведет нас по пышно цветущему лугу. Пахнет гиацинтами и любимым трубочным табаком отца, свежими доса и еще туалетной водой матушки, розовой. Я оглядываюсь вокруг, почти всерьез ожидая увидеть где-то позади матушку. Но ее здесь нет. Она ушла, умерла почти год назад. Иногда я так тоскую по ней, что не могу дышать, у меня болят ребра. А иногда я замечаю, что кое-что забыла — очертания ее губ или звук ее смеха… и никак не могу вызвать их в памяти. Когда такое случается, я чуть ли не панически стараюсь все вспомнить. Я боюсь, если не сумею в точности удержать все эти воспоминания, то потеряю ее навеки.

Мы доходим до макового поля под Пещерами Вздохов. Яркие алые цветы показывают черные сердцевинки. Фелисити срывает мак и затыкает за ухо. Высоко над нами вздымается утес. От горшков с тлеющими благовониями поднимаются радужные клубы дыма там, на самом верху, где хаджины, неприкасаемые, охраняют Храм с колодцем вечности. Именно там я в последний раз видела Цирцею.

«Она мертва, Джемма! Ты убила ее».

Но я слышу во сне ее голос, и Цирцея твердит, что по-прежнему жива. Я вижу ее лицо, призрачно-белое, в глубине колодца…

— Джемма, в чем дело? — спрашивает Энн.

Я встряхиваю головой, как будто это поможет навсегда выбросить из памяти Цирцею.

— Ни в чем.

Мы идем, пока пышная зелень лугов не сменяется густыми зарослями искривленных деревьев. Небо здесь темное, словно перепачканное сажей. Нет ни цветов, ни кустарника. И нет цвета, кроме коричневого тона колючих деревьев и серости неба над ними.

— Ух! — выдыхает Фелисити.

Она поднимает ногу и показывает подошву ботинка. К ней прилипло что-то темное и рыхлое, как подгнивший фрукт. На деревьях висят многочисленные гроздья ягод. Но вид у них дурной, похоже, они давно испортились.

— Ох, да что тут такое случилось? — громко произносит Энн, сдирая с ветки куски коры, превратившейся в труху.

— Не знаю, — отвечаю я. — Давайте все сделаем как раньше?

Мы кладем ладони на ствол дерева. Попортившаяся кора обретает цвет. Сквозь нее прорываются листья — с таким звуком, как будто лопается сама земля. Из сухой пыльной почвы пробиваются виноградные лозы. Сморщенные ягоды на ветвях наливаются пурпурно-красным соком; ветки сгибаются под их тяжестью. Магия стремительно течет во мне, я чувствую себя такой же зрелой и прекрасной, как эти фрукты.

Я хватаю за руку Энн, и она вскрикивает, когда я начинаю кружить ее в отчаянном вальсе. Фелисити присоединяется к нам и, конечно, желает вести. Мы кружимся и кружимся, стремительно и радостно, и мое счастье питается счастьем подруг.

Внезапно где-то вдали слышится раскат грома; небо становится болезненно-красным, как стертая до крови кожа. Я отпускаю руки подруг, мы разлетаемся в стороны. Энн падает с громким: «Упс!..»