— Кто эта прелестная дама? — спросил он, взглянув на меня, а я присела в реверансе.

— Марлин — моя супруга, — негромко ответил Эрвин, улыбнувшись.

— А это — моя Селеста, — сказал другой брат, Герхард, судя по всему, и красивая девушка тоже поклонилась присутствующим.

Я узнала невесту Клауса, а она, несомненно, узнала меня, но промолчала.

— Я и не знаю, которая из них милее, — серьезно сказал Андреас, — и я искренне завидую вам, братья, ведь я еще не нашел свою суженую! Однако мы собрались здесь не для веселья… Все вы знаете, что брат наш, Михаэль, покинул нас… Я займу его место, как подобает мне по старшинству, и да поможет мне Создатель!

Послы один за другим подносили Андреасу дары, выражали соболезнования, уверяли в своих добрых намерениях… В зале было очень душно и жарко, а я не переношу духоты. Эрвин тоже привык к вольным ветрам — в его комнатах окна всегда были открыты настежь, и даже зимой, говорила Анна, он прикрывал их лишь затем, чтобы не наметало сугробы на подоконнике! В этом мы с ним были схожи: я и у себя дома предпочитала прохладные течения уютным пещеркам: в них, конечно, не достанет хищник, но и дышать, считай, нечем!

Признаюсь, я устала так, что готова была уснуть на первой подвернувшейся кушетке, но пришлось еще выдержать поминальный ужин и только после него отправиться в опочивальню.

Я даже не запомнила, кто раздевал меня и вынимал драгоценные шпильки из моих волос, но очнулась глубоко за полночь: луна светила в приоткрытое окно, а белое крыло Эрвина укрывало меня вместо одеяла.

Я посмотрела ему в лицо — во сне оно сделалось совсем юным, разгладилась страдальческая складка между бровей и возле рта, темные волосы разметались, и он улыбался во сне. И, что странно, сейчас он вовсе не походил на Клауса.

Наверно, только поэтому я и решилась поцеловать его, сонного: хотелось узнать, как это бывает, ведь прежде я знала только поцелуи родителей и бабушки, сестер и братьев… Ну а то, как Анна и Мия целовали мои руки, и вовсе не в счет! А Клаус…

Я не думала о том, что предаю его — он был мертв уже почти год, а мы привыкли отпускать умерших в бесконечное море, надеясь когда-нибудь встретиться с ними там, за горизонтом, куда рано или поздно уйдем мы все. До той же поры нужно было жить, хорошо или плохо, это уж как получится!

Клаус никогда не целовал меня, как мужчина женщину, только как друга, ребенка, не более того. Даже если я казалась ему красивой, он все равно не воспринимал меня как возлюбленную, а Эрвин, я знала, глядел на меня, не скрывая желания. Он обещал не принуждать меня ни к чему и держал слово, но я-то никаких клятв не давала! А мы, русалки, должна я сказать, не так обременены глупыми условностями, как люди…

У Эрвина оказались теплые сухие губы, чуть обветренные, на щеках пробивалась колючая щетина, но она была даже приятна на ощупь.

Он проснулся почти мгновенно и попытался отстраниться, но я была сильнее. Меня остановила только мысль о том, что я причиняю ему боль, прижимаясь все крепче к проклятой крапивной рубахе! Сама-то я не чувствовала ожогов — сквозь плотный лен ночной сорочки крапива не жгла, но Эрвин…

— Что ты творишь? — прошептал он, и сам, противореча своим словам, привлек меня к себе на грудь. Казалось, боль его вовсе не тревожит.

«А будто не ясно?» — мысленно спросила я, осторожно целуя сомкнутые веки.

— Если ты делаешь это только потому, что я похож на брата, то лучше прекрати. — Он будто прочитал мои мысли и попытался приподняться, чтобы отстранить меня, но не сумел. — Пусти, говорят тебе!

«Почему?»

— Не надо, прошу тебя, — выговорил Эрвин. — Не надо. Я ведь понимаю, ты делаешь это из жалости. Что ты хмуришься? Я не прав?

«Не прав», — покачала я головой.

— Тогда потому, что я похож на Клауса. Но я не он, Марлин. Я совсем другой.

«Я знаю, — кивнула я. — Ты — не твой брат, а русалки — не люди. Мы отпускаем своих мертвых в море и не позволяем воспоминаниям завладеть собою».

— Тем более — не надо, — тихо сказал он, гладя мои волосы. — Уж точно не сейчас, Марлин. В чужом доме, в чужой постели… Я не могу. Я… Просто не могу, и всё тут.

«Ты не хочешь меня?» — спросила я.

— Не в этом дело, — ответил Эрвин. — Ты…

Он прикусил губу, пытаясь собраться с мыслями, прикусил так, что выступила кровь.

— Я никогда не встречал женщин красивее тебя, — выговорил он наконец. — Нет, нет, и это не верно! Только не вздумай меня ударить, а то еще глаз подобьешь, и как я покажусь завтра на людях?..

«Говори уже», — улыбнулась я.

— На самом деле ты не красивая, — негромко сказал Эрвин. — Если приглядеться как следует, ты… Я не могу подобрать нужного слова. Просто… просто люди такими не бывают. Да, у тебя очаровательное лицо, прекрасное тело, роскошные волосы и глаза… Создатель, в твоих глазах можно утонуть! Но ты не человек. Ты настолько чужая, что это пугает!

«Ты боишься или тебе противно? — спросила я. — Ты спрашивал, стала ли я женой твоему брату, и я ответила, но ты ведь не можешь знать, правду ли я сказала! Может быть, тебя отвращает именно это?»

— Нет, что ты, — ответил он. — Нет… Прости, я в самом деле боюсь тебя. Я любуюсь тобой, я говорю с тобой, но мне страшно… Я могу понять, почему тебя ославили ведьмой: ты слишком хороша! Любой мужчина возжелает тебя, едва только увидев, каждая женщина приревнует — поди не приревнуй к такой! Но это не человеческая красота, она… иная, и мне странно, что Клаус не понял этого. Может, виновато колдовство?

Я кивнула и осторожно погладила его по плечу. Конечно, виновато колдовство. Только оно…

— Рядом с тобой мне не страшно, — добавил вдруг Эрвин. — Я боюсь тебя, я сказал, но когда ты рядом, ничто другое меня не пугает. Как так выходит?

Я только покачала головой — откуда мне было знать?

— Я помню это чувство, — продолжал он, — еще с тех давних пор, когда мы были птицами. Это… Я не могу описать, Марлин. Не умею. В груди тянет и болит, и так хочется снова стать человеком… Там, в море, когда ты прикасалась ко мне, все исчезало. Я был собой, не важно, лебедем или принцем, я просто… жил. Ты меня спасла. Я не так силен, как старшие братья, и я не выжил бы… если бы не ты. И теперь то же самое… Вот ты обняла меня, и плечо не болит, и крапива не жжет…

«По-моему, ты сильнее, чем вся твоя родня, — подумала я и крепче сомкнула руки. — Самый младший и самый никчемный, как ты написал, верно? Это неправда. Ты жив вопреки всему, а я не дам тебе умереть теперь, после всего, что ты вытерпел. Уже не ради Клауса — он живет лишь в моей памяти. Ради тебя, Эрвин».

— Давай поспим хоть немного, — сказал он. — Завтра будет тяжелый день. И послезавтра тоже. Ненавижу эти обычаи, но… сперва нужно проводить Михаэля, потом будут чествовать Андреаса, это так…

«Утомляет», — подумала я.