— Эй, полегче, — говорит адвокат Родди. — Вы не имеете права так с ним разговаривать.

— Имею, мать его. Слушай, ты знаешь, сколько денег ты бы взял? — И он наклоняется над столом, кожа у него на шее натягивается, и жилка стучит, и вряд ли так бывает, если по-настоящему не разозлишься. — Триста сорок два доллара. Это, конечно, куча попкорна и пива для такого урода, но ты за триста сорок два доллара, которые так и не получил, застрелил человека. Что скажешь?

Майк говорил, там будет пара тысяч, может, и больше. В чем дело?

— Ты, наверное, не знал, но Дорин позвонила и велела другому продавцу отнести всю выручку, какая была в коробке, в банк. Не так, как в прошлом году, понял? Не так, как тебе рассказывал твой дружок, когда вы, двое, все это затевали?

Родди смотрит себе под ноги. Ему нечего сказать.

Конечно, полицейский зовет ее Дорин. В этом городе все друг друга знают. Может, из-за этого они с Майком так и хотели уехать: жить, чтобы никто не знал. Даже что-нибудь хорошее страшно достает. Какая-нибудь тетка останавливает его в магазине и говорит что-то вроде: «Бабушка говорит, ты хорошо учишься». Вот это их с Майком просто бесит. Или какой-нибудь мужик из ее церкви проходит мимо на улице и говорит: «Ну и прическа у тебя, парень».

Как будто кого-то касается, что Родди носит ежик, сквозь который кожа просвечивает. Крутая прическа. Клевая. Вроде с ним шутки плохи. Где-нибудь в другом месте люди посмотрят, но ничего не скажут, потому что не знают его. И папу его, и бабушку тоже не знают. Он будет свободен. И Майк тоже. Майк говорит, за ними в магазинах приглядывают, как будто знают, что они отвлекают внимание, когда воруют, но ничего не делают, просто смотрят.

Да и не брали они ничего большого и дорогого, ни одежды, ничего, что им и так покупают. Так, мелочи, и еще пару раз таскали деньги из кошельков, которые всякие богатые девчонки бросают в школе где попало. Немного денег, ничего страшного, хотя и хорошего, наверное, было бы мало, если бы их застукали. Но их не застукали, хотя директор их вызывал по одному и звонил родителям, сообщить, что могут быть проблемы. Родди сказал бабушке и отцу:

«Не знаю я, с чего они взяли, что это мы. Мистер Догерти вообще козел, и мы ему не нравимся, и те девчонки, у которых украли деньги, богатые, а мы нет, вот он и решил, что может нас обвинять».

Богатых никто не любит. Всем на них наплевать. Майк сказал:

«Непохоже, что им стало хуже», — имея в виду богатых девчонок и магазины тоже. Даже Дорин, не облажайся он, ничего бы не потеряла. «У нее же страховка, — сказал Майк. — Ей все вернут. Им это ничего не стоит».

Мелочи. Так, попробовать, вроде игры, ничего такого, ничего серьезного, хотя люди вроде бабушки Родди и отца отнеслись бы ко всему очень серьезно, если бы узнали. Если бы их поймали, бабушке было бы очень стыдно.

О господи, он опять забыл. Сидит здесь и все никак не поймет до конца, что произошло.

— Так, — говорит тот полицейский, что помоложе, проверяя диктофон и сурово глядя на Родди, как бы говоря: хватит дурака валять. — Теперь твоя очередь рассказывать. Начиная с полудня. Все, что ты делал. Шаг за шагом. Если съел бутерброд с ветчиной, и об этом рассказывай. В подробностях: с горчицей или без, с черным или белым хлебом. Понял? Каждый шаг.

Они предъявили ему обвинение? Есть какая-то разница между тем, просто тебя задержали или предъявили обвинение, но он не совсем знает, в чем она, и не совсем точно помнит, что ему говорили. Но для этого, он так думает, отец и нанял адвоката, чтобы он разбирался с такими вещами; только когда Родди на него смотрит, пытаясь получить какую-то подсказку, что делать, тот просто кивает. Серьезный дядька, немолодой, худой, не очень хорошо пострижен. Не выглядит он преуспевающим, вот что думает Родди.

И не выглядит счастливым оттого, что Родди — его клиент. Сочувствующим не выглядит. Непохоже, что Родди ему нравится и что ему вообще есть дело до того, что с ним будет.

Блин, если его адвокат так себя ведет, то что говорить об остальных? Он в этом городе больше на улицу выйти не сможет. Все будут шептаться, глазеть, будут как этот коп, который его уродом зовет. Бояться будут. Вооруженный грабитель.

Опять он забыл. Можно подумать, он будет и дальше ходить по городу. Это бабушке придется, и отцу тоже.

И Майку?

Ладно, он им расскажет шаг за шагом, что сегодня делал. Когда доберется до ужина, до того, как быстро поел, встал из-за стола и поднялся в свою комнату, что-нибудь придумает, как он попал из комнаты сразу в поле, не заходя в «Кафе Голди». Что они могут доказать?

Да, наверное, все. Кроме Майка есть тот мужик в дверях. Муж.

Может, и та женщина. Господи, он надеется, что и она.

Он озирается по сторонам, видит только мужчин, серые стены и яркий свет. Выхода нет, отсюда не выбраться. Трое мужчин напрягаются. Он чувствует, как их мышцы заполняют все больше места в комнате.

Думай. Думай.

Ладно, думает он, пошло бы оно.

Пошло бы оно, и все. Плевать, что там говорит Майк, нет никаких причин топить еще кого-то в дерьме, Родди не сволочь. Ему очень хочется не быть сволочью, что-то говорит ему, пусть только ему, что он не совсем сволочь.

Такое впечатление, что он не один, а два или три человека. Один смотрит на все как будто сверху, из угла или сбоку, другой сидит на жестком металлическом стуле посреди комнаты.

Тот, кому повезло, как они и планировали, спит у себя в комнате, ему тепло, хорошо и не страшно.

— Рассказывай, — говорит тот полицейский, что постарше.

— Ты не обязан, — говорит адвокат, хотя до этого кивал, похоже, он тоже хочет, чтобы Родди заговорил. Уже поздно. Ему, наверное, домой хочется.

Ладно, выхода нет. Молчать можно до посинения, это не поможет. И он начинает. Ему кажется, что он говорит понятно, по порядку рассказывает, что случилось за день, шаг за шагом. Он внимательно следит за тем, чтобы не сказать лишнего, но ему кажется, что это не он говорит. Его собственный голос слегка жужжит у него в ушах. Он как пьяный, только это страшнее. Пьяный, он обычно хочет спать, а сейчас он не спит, просто он разделился на того, кто говорит, и того, кто слушает. И еще одного, которого не поймали. Странно.

Может, он с ума сошел.

Может, нужно было с моста спрыгнуть.

Сейчас уже поздно.

Он даже рассказывает, что у них было на ужин: была свиная отбивная с картофельным пюре и горошком. Время от времени один из полицейских прерывает его и спрашивает:

— В котором часу это было?

Или:

— Когда ты выбросил ружье из окна своей комнаты, откуда ты знал, что тебя никто не видит?

Или еще:

— За какой куст ты зашел, чтобы спрятать ружье в штанину?

Но в основном он просто рассказывает.