Отрезавший себе половину члена Сергей Николаевич бросился к телефону и набрал 03. «Скорая слушает», — сказали в телефоне усталым доброжелательным голосом. «ААААААААЭЭЭЭЭЭЭЭ», — сказал Сергей Николаевич в трубку, после чего в ней запикало. Сергей Николаевич вспомнил про свой язык и побежал за ним в кухню.

Языка на столе не было.

Марина Олеговна, нащупав табуретку и примерно отсчитав третий шкафчик справа, придвинула мебель поудобнее и взобралась на нее, для равновесия придерживаясь за дверцу стоящего рядом холодильника. В тот момент, когда обе ее ноги уже были на табуретке, но центр тяжести еще не переместился в нужную плоскость, дверца холодильника открылась и Марина Олеговна полетела на пол, ударившись ухом об угол стола. В ухе громко стрельнула пушка, после чего наступила тишина.

Сергей Николаевич, чье время истекало вместе с кровью, сделал на кухне полный хаос, но языка так и не нашел, зато потерял половинку члена, которая все это время была зажата в его руке вместе с лоскутком от треников. Обессилев и утратив последнюю надежду на все, он сел на пол и завыл подстреленным волком. Через 15 минут он умер.

Марина Олеговна, очутившись в беззвучном черном вакууме, села на пол и завыла подстреленной волчицей. Через 15 минут она умерла.

Но ей-то, конечно, было проще, чем Сергею Николаевичу: женщины вообще легче переносят несчастливую любовь.

МАТЬ

Анатолий Михайлович родился совершенно сформированным мужчиной, только маленьким и легким: длина 51 см, вес 3700 граммов. Да и странно было бы, если б он появился на электрический свет родильного зала сразу большим и тяжелым: длина 178 см, вес 83 кг. А так он никого не удивил: ни акушера, принявшего в свои ладони хорошо выбритого краснолицего джентльмена, ни собственную мать, которая вообще не заметила во внешности сына никаких странностей или отклонений, кроме неземной красоты.

Вскоре после своего рождения Анатолий Михайлович пришел к матери и, сославшись на срочные дела, тут же ушел обратно. «Анатолий Михайлович! — крикнула ему вслед родительница, — а сисю?» Но Анатолий Михайлович, буркнув что-то себе под нос, только махнул рукой. До ужина он где-то пропадал, а вечером, вернувшись голодным и усталым, приник к материнской груди, высосал оттуда весь суп с фрикадельками и макароны по-флотски, рыгнул, пукнул и уснул. Мать осторожно переложила сына в кроватку, а потом, стараясь не разбудить, тихонько сняла с него галстук, туфли, брюки и пиджак. Из кармана сыновнего пиджака выпала сложенная вчетверо бумажка, оказавшаяся свидетельством о браке. «Уже прибрала какая-то», — поняла мать и тихонько заплакала.

С этого дня Анатолий Михайлович стал бывать дома не чаще пяти раз в неделю. Остальное время он где-то пропадал, но мудрая его мать ни о чем не расспрашивала сына, делая вид, что все происходящее — в порядке вещей. Но один Бог знает, сколько горя вынесло сердце матери, прекрасно знающей, что дитя, единственное, дорогое, кровиночка и солнышко — болтается у какой-то неизвестной гадкой бабы, хитрой твари, заманившей чистого, наивного Анатолия Михайловича в свои ужасные сети и мерзкие ловушки. Бабу эту она, впрочем, видела довольно часто, но никогда не спрашивала Анатолия Михайловича, кто она такая и надо ли ей наливать чаю.

В это период жизни

Михайлович уже достиг своего апогея на высоте 178 см от пола, сходил на работу и устроился на пенсию. Но мать есть мать. Женщине постоянно казалось, что сын ее голоден, худ и бледен. И Анатолию Михайловичу, доверчивому и бесхитростному мужчине, казалось тоже самое. Он забирался к маме на ручки, высасывал что Бог послал, пукал, рыгал и засыпал, согретый теплом материнской груди. А потом просыпался, пил чай и уходил к мерзкой твари, каждый раз унося в кармане пиджака то баранку, то конфетку, то небольшую денежку на мороженое. А мать оставалась одна.

Но она все терпела, моля Бога лишь об одном: чтоб мерзкая тварь отпустила Анатолия Михайловича. Она молила Бога, но понимала своим шестым материнским чувством, что Бог не всесилен. Она понимала, что мерзкая тварь использует Анатолия Михайловича в своих мерзких корыстных интересах, третирует его и мучает хитрыми и ужасными способами, о которых не догадывается наивный Анатолий Михайлович, но о которых невозможно даже думать без содрогания. Она надеялась на лучшее, но была готова к худшему. И это хорошо, иначе бы она не смогла отомстить мерзкой твари за все, за все.

На кладбище, когда Анатолия Михайловича уже отпели и зарыли в грунт, а гости потихоньку пошли к своим автомобилям, мать подошла к притворно плачущей мерзкой твари (удивительно, как удалось этой морщинистой ведьме женить на себе ее сыночка — поди, месячные в котлету добавила), развернулась и изо всех сил ударила ее по морде.

А затем перевела дух и сказала:

— Дрянь такая.

И пошла домой с большим облегчением.

СОН

Человек с оранжевыми прорезями вместо глаз пришел к Марине Николаевне во сне, чтобы уговорить ее нассать в постель. Марина Николаевна боялась проснуться: она думала, что человек с оранжевыми прорезями натворит в ее отсутствие много непоправимого.

Марина Николаевна долго спорила с ним, отнекивалась, говорила, что так не принято и что она взрослая женщина с высшим юридическим образованием. Как юрист, она отлично знала, что писить в кровать нехорошо. Но оранжевоглазый, между тем, был так рассудителен, так логичен и спокоен, что за ним чувствовалась большая, хотя и не очень понятная, правда.

Последним, решающим аргументом человека с прорезями стала фраза «это все предрассудки, вы же понимаете», и Марина Николаевна, не найдя, что ответить, нехотя обпрудонилась.

МАЛЕНЬКАЯ ХНЯ

Елена Игоревна, автор литературной Энциклопедии Онанирующих Писательниц, сдержанно пила коньяк и расставляла знаки препинания. Работа, потребовавшая почти ничего, близилась к логическому началу. Осталось систематизировать первоисточники, где главные героини, за которыми угадывалась авторская позиция, отвечали себе взаимностью. Еще раньше была написана Энциклопедия Онанирующих Писателей, но она была не такая интересная. Писательницы дрочили более незамысловато, но с надрывом и часто-часто. Елене Игоревне в конце концов захотелось надавать им по рукам, но вместо этого она выставила перед собою правую кисть и принялась с уважением разглядывать пальцы.

Этажом ниже кто-то зашевелился. Елена Игоревна прислушалась и догадалась, что у нижнего соседа глубокая депрессия. Помочь ему имелось чем, но было слишком, слишком, слишком поздно. Она вздохнула и заплакала от безысходности.

Стоило первой слезе упасть на стол, как из-под него вылезла маленькая хня, ударившись головой о крышку, отчего стоявшая на столе бутылка звякнула о компьютерный монитор.

— Что за сволочь, — удивилась Елена Игоревна, разглядывая хню и прекращая плакать.

— Сама сволочь, — ответила хня мужским голосом и поправила косы, — сколько время?

— Пол-пятого, — ответила Елена Игоревна, глянув в монитор.