— Разве это отношения? — воскликнула она, а свекровь неожиданно рассмеялась, но не смущенно, как Андрей Николаевич, а искренне и совершенно весело. Тогда-то она и раскрыла Веронике Платоновне глаза, раз и навсегда помирив ее со своим сыном:

— Ты же не злишься на собаку, если вдруг она пукнет, когда ты ее целуешь? — спросила свекровь и добавила: — Ты ее любишь, ничего не требуя взамен, правда? Почему же в другой любви ты ждешь оплаты? А потом, знаешь, они ведь совершенно не способны выражать свои чувства. Это в книжках они умные и тонкие, а в жизни умные и тонкие мужчины встречаются разве что среди извращенцев. Радуйся, глупая, что у тебя нормальный мужик. И не относись всерьез к словам. А тем более к пукам.

— И я перестала обращать внимание, — сказала вдруг Вероника Платоновна, — я научилась находить даже плюсы.

Валенька удивленно посмотрела на старуху, но промолчала. Обе женщины прошли еще какое-то время молча, пока Валенька не решилась отвлечь Веронику Платоновну от мыслей, которые, понятно, у той не могли быть веселыми:

— У вас в этом году пятидесятилетие свадьбы? — осторожно спросила она.

— Нет, — отозвалась Вероника Платоновна, — в этом году было бы только сорок девять лет.

Она перестала обращать внимание. Научилась находить плюсы. Представила, что у нее не одна, а две собаки: «я же не могу обижаться на собак за то, что они пукают? В конце концов, я тоже пукаю. Вся разница в том, что я делаю это в туалете. А они не понимают. Они просто другие».

Два домашних животных в маленькой квартирке — да нет, это легко. Особенно когда одно из них выгуливает другое. Так радует хороший аппетит у любимой собаки. И пусть линяет, лишь бы не болела.

Ну и чтобы трусы каждое утро надевал свежие.

— Мы не развелись даже тогда, когда он пришел домой в трусах на левую сторону. Знаете, деточка, это есть такой анекдот... Очень старый анекдот. Он раздевался в спальне, я увидела. Он увидел, что я увидела. Я увидела его глаза.

— У вас были такие прекрасные отношения, — растерянно пролепетала Валенька, втягивая голову, как будто пытаясь защититься от этой невыносимой откровенности, — вам все всегда завидовали... Вы такая прекрасная пара.

— Да, — сказала Вероника Платоновна, и интонация ее стала уже здешней, а не потусторонней, как минуту назад, — я была абсолютно счастлива в браке.

Она тогда увидела его глаза. Такие же были у Эльзы, когда она не дотерпела до их возвращения из театра и сделала лужу в коридоре. Глядя на Андрея Николаевича, Вероника Платоновна засмеялась. Когда это случилось с Эльзой, смешно не было. Эльзу было очень жаль — оставили одну на весь вечер, не вывели вовремя. Старая собака, она не могла долго терпеть.

А тут — смешно.

Мимолетная сучка. Быстрая случка. Три дня будет болеть с похмелья.

— Мы никогда об этом не говорили. Никогда, — промолвила Вероника Платоновна, и ее реплика прозвучала совершенно некстати к сказанному перед этим.

— Вероника Платоновна, — решилась Валенька, — Вы сказали, что Андрей Николаевич... сегодня? Почему?

— Очень тяжелый инсульт, — помолчав, ответила Вероника Платоновна, — очень тяжелый. Полностью парализован. Только пальцы... Взял меня за руку... Узнал. Заплакал.

— Так, может быть, все образуется? — Валенька забежала вперед и заглянула Веронике Платоновне в лицо.

Та остановилась, поправила очки, и глядя поверх Валенькиной головы, сказала грустно, но совершенно твердо:

— Да нет. Уже позвонила ветеринару. Вечером придет, усыпит.

ШИРИНКА

Капитан был злой как собака, потому что половину дня проходил с расстегнутой ширинкой и никто ему не сказал. Не заметить конфуза было невозможно: из ширинки черных джинсов торчал кусок красной футболки, поверх которой, по случаю некоторого похолодания, был надет черный же свитер. Трусы на капитане были тоже черные и, если б не алая, под цвет пролетарской крови, футболка, отчаянно семафорившая из капитанского клюза, то на оплошность действительно можно было б не обратить внимания. Но футболка торчала.

Капитан шагал по диагонали своей каюты и поименно вспоминал всех, кого встретил сегодня на своем жизненном пути. Сам он заметил непорядок лишь несколько минут назад, когда зашел в свой персональный гальюн по малой надобности и обнаружил, что треть работы уже сделана. Причем, совместив и проанализировав факты, капитан пришел к выводу, что сделана она была еще с утра. Он справил нужду, застегнул джинсы, еще раз проверил замок на прочность и, выйдя из туалета, принялся измерять шагами биссектрису своей каюты люкс. Биссектриса была длинная, но маленькая. Проходя быстрым шагом мимо входной двери, капитан резко сменил курс и подался на мостик.

...Электрик Матвеев знал, что рано или поздно ему придется это делать, но надеялся, что не скоро. В принципе, его устраивало на флоте все, кроме одного. Дядя Матвеева, механик-наставник в большом авторитете, не предупредил своего племяша-протеже, что судовым электрикам иногда приходится лазать на мачты, потому как топовые огни — кто бы мог подумать! — время от времени перегорают и их надо менять. Когда Матвеев расписывался под листком должностных обязанностей и случайно прочитал про такое дело, ему стало по-настоящему плохо. Матвеев боялся высоты. И не просто боялся, а страдал соответствующей фобией.

Матвеева тошнило даже при переходе виадука, ведущего от морского вокзала к стоянке такси.

Задний топовый огонь перегорел еще в субботу, и всю ночь на воскресенье огромный пароход шел, как рыбацкая джонка, с единственным рабочим топом. Утром, сразу после какао и сыра, электрику было сказано устранить неполадку, и до обеда он прятался в узких электрических трассах, боясь, что его заметят и потащат на мачту. Лезть туда в пьяном виде Матвеев не мог по двум причинам: во-первых, он совершенно, абсолютно не переносил алкоголя, а во-вторых, никогда бы не решился подвести своего дядю, который был самых честных правил и которого, надо отдать должное им обоим, искренне уважал. Таким образом, лопаты против фобии у Матвеева не было. После обеда он стал искать электромеханика, чтобы лично наврать ему о том, что у него, Матвеева, болят копчик и левый локоть.

Вахтенный второй был на мосту один. Он сидел перед экраном локатора и, пуская сигаретные кольца, аккуратно вставлял в них логарифмическую линейку.

— Где матрос? — рявкнуло сзади голосом капитана. Штурман вздрогнул, вскочил и перевернул локтем пепельницу, стоявшую на локаторе.

— Владимир Георгии... — оторопело пробормотал он, наклоняясь собирать бычки. Когда туловище второго проделало половину наклона, капитан заметил, как тот бросил взгляд на его, капитанскую, ширинку. «А вот хуй тебе», — подумал он.

— Так где, я спрашиваю, матрос? — повторил мастер голосом человека, которого никогда не баюкала мама.

— За кофе пошел... Я его попросил кофе принести, — с опаской глядя на смерч посреди ясного неба, объяснил второй помощник, — ну, кипятку.