В течение 100 000 лет наш вид занимался преобразованием планеты в гигантский магнитофон. Земля — это среда, на которой мы отпечатываем наши мысли: иногда в символической форме, такой как текст и рисунок, но также, что более важно, в виде предметов — фенов, пылесосов, зданий и автомобилей, — построенных из минералов, которые мы взяли из чрева Земли. У нашего общества есть замечательная коллективная способность обрабатывать информацию, потому что наша коммуникация содержит нечто большее, чем слова: она включает создание предметов, которые передают не расплывчатые мысли, но конкретные знания, их применение и ноу-хау. Предметы дополняют нас. Они позволяют нам делать что-либо, не зная, как это делается. Мы все с удовольствием пользуемся зубной пастой, не имея представления, как синтезируется фторид натрия, или перемещаемся на большие расстояния, не умея самостоятельно построить самолет. Подобным образом все мы отправляем текстовые сообщения в любую точку мира за считанные секунды посредством социальных сетей или выполняем сложные математические операции посредством нажатия нескольких клавиш на ноутбуке.

Однако наша способность создавать безделушки, дополняющие нас, конечно, тоже развилась в результате коллективной готовности поедать ментальную отрыжку друг друга. Эта тенденция и приводит нас сейчас к той точке, где у нас появляется среда, которая начинает конкурировать с нашей способностью обрабатывать информацию, или малым мышлением.

На протяжении большей части нашей истории все эти безделушки оставались статичными объектами. Даже наши инструменты были застывшими кусками порядка, например каменные топоры, ножи или вязальные спицы. Несколько веков назад мы развили способность делегировать физическую силу и движение машинам, что вызвало небывалый подъем экономики. Теперь мы развили коллективную способность обрабатывать информацию, создавая предметы, умеющие порождать и рекомбинировать физический порядок. Это машины, обрабатывающие информацию — орудия, производящие числа, вроде тех, о которых мечтал Чарльз Беббидж.

Так что мы развили у себя способность мыслить коллективно, сперва обретя власть над материей, затем — над энергией, а теперь — над физическим порядком или информацией. И все же нам не стоит обманываться, полагая, что мы способны думать или что это могут делать машины. Значительное развитие человеческой мысли требует опосредованных взаимодействий, и в будущем «умным» машинам предрешено остаться интерфейсами, посредством которых одни люди связываются с другими.

Пока мы тут говорим, «яйцеголовые» в лучших университетах мира исследуют мозг, конструируют роботизированные протезы и разрабатывают примитивные версии технологий, предзнаменующих будущее, в котором ваш правнук будет ловить кайф, напрямую подключая мозг к Сети. Эти детишки обзаведутся дополнениями, для нас невообразимыми и настолько причудливыми по нашим современными этическими стандартам, что мы даже не в силах судить о них (иначе мы бы выглядели как пуританин из XVI века, решивший судить о нравах современного Сан-Франциско). Однако в масштабах Вселенной эти новые сети из людей и машин будут не чем иным, как следующим этапом в естественном развитии способности нашего вида порождать информацию. Вместе мы (люди) и наши дополнения (машины) продолжим разворачивать сети, которые будут подчинены главной великой цели Вселенной: создавать зоны, где информации становится не меньше, а больше.

Джеймс О’Доннелл

Специалист по классической филологии; преподаватель Джорджтаунского университета; автор книг «Августин» (Augustine), «Развалины Римской Империи» (The Ruin of the Roman Empire), «Язычники» (Pagans)

«Думать» (или «мыслить») — это слова, которое мы используем исключительно неаккуратно и применяем к огромному числу разнообразных действий. «Думаю, надо сходить в магазин», «Думаю, идет дождь», «Мыслю, следовательно, существую», «Думаю, что „Янки“ выиграют Первенство», «Думаю, что я — Наполеон» и «Думаю, он сказал, что будет здесь, но я не уверен» — смысл глагола в приведенных примерах совершенно разный. Что из этого когда-нибудь сможет делать машина — я думаю, вопрос весьма важный.

Машина может запутаться? Испытывать когнитивный диссонанс? Мечтать? Быть рассеянной? Забыть имя того парня — вон он стоит — и в то же время знать, что на самом деле помнит и, если на минутку отвлечется на что-то, имя всплывет в памяти? Может ли она потерять счет времени? Решить завести щенка? Испытать неловкость? Захотеть покончить с собой? Заскучать? Забеспокоиться? Почувствовать потребность обратиться к богу? Я думаю, что нет.

Можно ли построить механизмы, задача которых будет заключаться в сборе информации и выработке решений, которые сейчас принимают люди? Несомненно, такие машины уже есть. Например, та, что управляет системой впрыска топлива в моем автомобиле, намного умнее меня. Думаю, я бы с этим не справился.

Можем ли мы создать машины, которые пойдут еще дальше и станут действовать без человеческого вмешательства таким образом, что их действия в результате обернутся хорошими или плохими последствиями для людей? Думаю, да. Думаю, они мне понравятся, кроме тех случаев, когда они будут делать раздражающие меня вещи, — и тогда они действительно станут походить на людей. Я полагаю, что они могут взбеситься и начать крушить все вокруг, но у меня есть на этот счет сомнения (впрочем, если такое произойдет, никому уже не будет дела до моих мыслей).

Но никто никогда не спросит машину о том, что она думает о машинах, которые думают. Этот вопрос имеет смысл только в том случае, когда нам есть дело до думающего, когда он для нас — автономное и интересное существо вроде нас самих. Если кто-нибудь когда-нибудь задаст машине такой вопрос, то это уже будет не машина. Я думаю, что мне пока не стоит беспокоиться. У вас может возникнуть мысль, что я отрицаю очевидное.

Когда мы окончательно запутаемся, надо будет спросить себя: о чем мы на самом деле думаем?

Родни Брукс

Почетный профессор робототехники Массачусетского технологического института; основатель, член правления и технический директор Rethink Robotics; автор книги «Плоть и машины» (Flesh and Machines)

И мышление и интеллект — это то, что Марвин Минский назвал «словами-чемоданами», то есть словами, в которые мы упаковываем много значений, чтобы можно было говорить о сложных вопросах, опуская подробности. Когда мы заглядываем внутрь этих слов, то находим массу разных аспектов, механизмов и уровней понимания. Вот почему ответить на вечные вопросы: «Может ли машина мыслить?» или «Когда машины достигнут интеллекта человеческого уровня?» — так сложно. Мы используем «слова-чемоданы», когда говорим об особых проявлениях производительности вычислений, демонстрируемых машинами, и о более общих человеческих компетенциях. Мы делаем широкие обобщения о компетенциях и сильно переоцениваем возможности машин — тех, которые есть сегодня, и тех, что появятся в течение следующих нескольких десятилетий.

В 1997 году суперкомпьютер обыграл чемпиона мира по шахматам Гарри Каспарова. Сегодня у десятков программ, работающих на ноутбуках, шахматный рейтинг выше, чем у любого когда-либо жившего человека. Компьютеры определенно могут демонстрировать более высокую производительность при игре в шахматы, чем мы. Но вот уровень их шахматной компетентности даже не стоял рядом с человеческим.