— Князь Курбский был послан к Ивану Четвертому в надежде образумить молодого царя, превратить из азиатского чудовища в просвещенного европейского монарха. Князь и его «тайные братья» преуспели во многом. Англичане, итальянцы, поляки были приняты при дворе. Музицировали, писали картины, возводили терема и дворцы. Однако демон русской истории возобладал. Курбский бежал в Литву, «братья» были схвачены опричниками и замучены до смерти в Александровской слободе — до сих пор над их могилами летают красные бабочки цвета кардинальской мантии. Началась великая смута, во время которой Россия вновь обрела черты чудовища, уповающего на «собственный путь». Храм Василия Блаженного — гигантское чучело, каменный скоморох, цветастый дракон «русского мессианства»…

По палубе приближался Куприянов. Его фигура породистого аристократа мелькала в свете окон. Он чему-то туманно улыбался, мечтательно щурился, как пресыщенный кот, заглядывая через поручень на темные маслянистые струи. Увидел Добровольского, преобразился. Вытянул руки по швам, склонил почтительно голову. Сделал ногами «пингвина» и прошлепал мимо, через несколько шагов возвращая себе поступь властелина. Добровольский лишь двинул бровью, откликаясь на знак.

Есаул вдруг прозрел — теплоход наводнен членами тайной ложи. Перед ним в красном парике стоит магистр. И если быть наблюдательным, то по жестам, походке и мимике можно выявить членов ложи, участников тайного заговора, направленного против России.

— Патриарх Никон внимал кружку просвещенных людей, приехавших к нему из Европы. Они убедили его исправить православные книги, чтобы Россия стала частью мирового христианства. Не отторгала себя во имя особой «богоизбранности», согласно которой Христос якобы выбрал ее как место Второго Пришествия. Никон внимал «тайным братьям», но потом мессианство одолело, и «братья» были кто изгнан, кто умерщвлен. Патриарх стал бредить скорым Пришествием, построил под Москвой Новый Иерусалим, куда молитвами зазывал Христа. Все кончилось крахом. Запылали костры старообрядцев. Патриарх был развенчан. Россию поразил ужасный раскол. Ново-Иерусалимский монастырь в своей гордыни и фанаберии являет образ безумной архитектуры, предназначенной для безумного замысла. В окрестностях Истры есть безвестные могилы замученных «братьев», на которых в солнечные дни появляются пятнистые красно-зеленые саламандры…

Вдоль поручня палубы шествовал губернатор Русак, топорщил редкие собачьи усы, думал о чем-то легкомысленном и приятном. Увидел Добровольского, замер. Поднял правую руку ладонью вперед, словно клялся на библии. Скрестил большой и средний пальцы и мягко, на цыпочках, проследовал мимо, так и не успев изобразить Чарли Чаплина. Добровольский повторил крест, сплетя неловкие склеротические персты.

— Петр Первый разрывался между европейским клавесином и русской дыбой. Просвещенные «братья» учили его быть «человеком мира», звали в клуб европейских монархов, в «восьмерку» просвещенной Европы. Он внимал, учился европейским манерам, путешествовал по столицам мира, но, вернувшись в Россию, самобытно и богоносно рубил стрельцам головы, сам их кидал на плаху. После Полтавской победы славил пленных шведских генералов, среди которых было много «друзей просвещения», обнимал, называл их «братьями», наливал шампанское. Но потом велел заковать в кандалы и отправить в Сибирь. Он с обожанием относился к Лефорту, одному из «братьев», и вновь возвращался под влияние лукавого Алексаш-ки Меньшикова, внушавшего царю мысль о «неповторимом русском величии». Царь то пытал староверов, требуя отречения от «русской идеи», то живьем закапывал «братьев» на невских болотах — по сей день на этих безвестных могилах в осенние ночи загораются огоньки болотного газа.

По палубе двигался Франц Малютка. Есаул смотрел на угольного магната, чьими деньгами питалась избирательная компания Куприянова. Ожидал, что его большие стопы сложатся углом и он проковыляет мимо, как стреноженный медведь. Но Малютка не содеял ничего необычного со своими ногами и пальцами. Протопал, едва втиснувшись между стеной и Добровольским, в котором видел не посвященного магистра, а лишь влиятельного крючкотворца, управлявшего олигархами. Есаул испытал к нему внезапную теплоту, беспричинную благодарность, какую испытывают к утесу за то, что тот не падает на голову.

— Александр Первый стоял на пороге Европы. Россия заговорила вдруг по-французски. Повсюду расцветал парижский ампир. «Тайные братья» наводнили Зимний дворец. Великий Сперанский писал царю Конституцию. Просвещенный Магницкий учил молодежь братству, свободе и равенству. Наполеон называл Александра «братом». Все испортили Кутузов и «русская партия» при дворе. Посланцы Европы были кто убит, кто сослан в Сибирь, а царь, желавший походить на Юлия Цезаря, постригся в монахи. Стал каким-то дремучим Кузмичем, молился намалеванной русской доске. В его землянке сегодня живет барсук, а на могиле Сперанского раз в десять лет вырастает лиловая орхидея…

На палубе колыхалась Толстова-Кац, переполненная влагой, в сырых одеждах, огромная, волнообразная, как медуза. Увидев Добровольского, старая колдунья пригладила височки, заюлила тучными бедрами. Ее чувяки сошлись в пятках и раздвинулись в носах, и она, как пингвин на ластах, пропыхтела мимо, наградив Добровольского очаровательной улыбкой. Он же чуть хлопнул ее по ягодицам, сложив при этом пальцы крестом.

— Николай Первый повесил в декабре семерых «тайных братьев», полагая, что удержит Россию в рамках «православия, самодержавия и народности», — пресловутая триада неповторимой русской дикости. Однако другие «тайные братья» продолжили сокровенное дело. Уже не проповедью гуманных идей, а бомбами разрушали «святую триаду», направленными взрывами возвращали Россию в мир. Николай Второй был отлучен Шульгиным и Гучковым, которых послала в Псков «тайная ложа», насчитывающая шестьсот человек. В ней были министры, депутаты Государственной думы, профессора, генералы, члены августейшего семейства и даже иерархи церкви. Лишь неистовый Иоанн Крон-штадский пытался противодействовать «братьям».

За что его кости, как и кости последнего царя, будут вырывать и закапывать, подвергать экспертизе и выставлять на обозренье толпы, покуда они не превратятся в костную муку и из них не сварят дегтярное мыло. На могилах же Шульгина и Гучкова весной поют соловьи…

В свете окон, о чем-то испуганно переговариваясь, приближались прокурор Грустинов и спикер Грязнов. Есаул мучительно следил за их приближением, страшась разочароваться в соратниках, обнаружить в них «тайных братьев», коварных соглядатаев, перевербованных отвратительным старцем, от которого разило потом похотливого орангутанга и тлетворной могильной плесенью. Есаул, едва сдерживая пробегавшую в скулах судорогу, смотрел на соратников. Но те, поравнявшись, лишь неловко посторонились, не насилуя своих ног, не подавая скрытых масонских сигналов.

— Большевики сплошь состояли из «братьев». Троцкий, Зиновьев и Радек почти вовлекли доверчивого и хворого Ленина в «тайную ложу», подчинили своему влиянию. Их «идея мировой революции» состояла в том, что Россия, с ее упорной дремучей самобытностью, должна быть израсходована в «великом походе». Сознательным «певцам самобытности» — дворянам, священникам, профессорам и художникам расшибали их заблудшие патриотические головы. Бессознательную массу народа одевали в военную форму и миллионами гнали в Европу на пулеметы и штурм европейских столиц. На полях революционных сражений, под Варшавой, Парижем, Берлином, должна была улетучиться «русская идея». Мавзолей в своей вавилонской архитектуре изображает «призму познания», где усопшее тело «брата» транслируется через тысячелетия будущим поколениям. Все карты спутал Иосиф Сталин. Он уничтожил «братьев», пытая их огнем и железом в подвалах Лубянки. Выбил «интернационалистов» в партии и вновь вернул России мессианскую идею неповторимой Красной империи, противопоставив ее остальному миру. Руины Рейхстага в сорок пятом году — неудача, постигшая «тайных братьев». Университет на Ленинских горах — символ сталинского «особого пути». Тела расстрелянных Зиновьева, Бухарина, Каменева, Радека были похищены «братьями» из безымянных могил на чекистских кладбищах и тайно свезены на озерный остров рядом с монастырской обителью, мимо которой мы будем проплывать. Туда же из Мексики был тайно доставлен прах Троцкого. В этой «братской могиле» они покоятся под другими именами и фамилиями. К могиле «пяти братьев» каждый год под видом богомольцев стекаются их тайные единомышленники и служат поминальную мессу. В огромном факеле, который возжигается ночью, звучит голос Мирового Демиурга, передающего людям свои заветы…