— Я не имею… поня… тия… жив ли… мой… брат. Откуда мне… знать… где… он?

Острие света надвигалось, нацелившись на левый глаз, нащупывая самый центр.

— Не надо, умоляю…

— Где брат?

— Умер!

— Нет, приятель, он жив, и ты знаешь, где он…

Теперь свет был в одном дюйме от его лица и становился все ярче и ярче. Его острие стало еще тоньше. Пульсация в голове нарастала. Еще ближе, и вот игла света уколола его, проникая в мозг.

— СТОЙТЕ! — из последних сил закричал Гарри. — ГОСПОДИ! ОСТАНОВИТЕСЬ! ПОЖАЛУЙСТА!

— Где он? — Мужской голос.

— Где он? — Женский.

Томас Добряк менял голос, играя роль мужчины и женщины.

— Рассказывай, и я выключу свет. — Мужчина.

— Свет погаснет. — Женщина. Голос спокойный, даже тихий.

Пульсация стала оглушительной. Ничего громче этого Гарри в жизни не слышал. Невероятная дробь в голове разрасталась. Свет подбирался к центру мозга, раскаленное добела острие искало звук, стараясь с ним слиться. Ярче, чем что-либо, ярче, чем можно вообразить. Ярче дуги электросварки. Ярче тысячи солнц. В боль превратилось все; он был уверен: даже смерти такое не остановить. Этот ужас останется в нем и за гробом.

— Я НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! НЕ ЗНАЮ! БОЖЕ! БОЖЕ! ПРЕКРАТИТЕ! ПРЕКРАТИТЕ! ПОЖАЛУЙСТА! ПОЖАЛУЙСТА… ПОЖАЛУЙСТА…

ЩЕЛЧОК.

Свет погас.

Рим. Номер Гарри Аддисона, отель «Хасслер».

Четверг, 9 июля, 6 часов 00 минут

Все здесь оставалось нетронутым. Портфель и рабочий блокнот Гарри лежали на телефонном столике, где он их оставил. И одежда в шкафу, и туалетные принадлежности в ванной. Единственное, что здесь добавилось, — жучки в обеих телефонных трубках, один — в кровати, еще один в ванной и крошечная камера наблюдения выше бра, направленная на дверь. Это было частью плана действий Gruppo Cardinale, специальной группы силовых ведомств, расследующей убийство кардинала-викария Рима. В ответ на гневную волну возмущения парламентариев она была создана решением министра внутренних дел Италии с участием Ватикана, карабинеров и полиции.

Убийство кардинала Пармы и взрыв автобуса в Ассизи больше не были отдельными делами и считались теперь звеньями одной цепочки преступлений. В подчинении Gruppo Cardinale находилась особая следственная бригада, в состав которой входили представители карабинеров, группы мобильного реагирования итальянской полиции и DIGOS — секретной службы специальных операций, занимавшейся в основном политическими делами. Возглавлял всю эту организацию видный сотрудник прокуратуры Марчелло Талья; однако, хотя всеми уважаемый Талья координировал действия полицейских разных ведомств, никто из сотрудников не сомневался, что на самом деле руководство деятельностью Gruppo Cardinale находится в руках ispettore capo Отелло Роскани.

8 часов 30 минут

Роскани лишь взглянул и отвернулся. Он слишком хорошо знал, как используется циркулярная пила при вскрытии трупа. Ею отпиливают верх черепа, чтобы можно было извлечь мозг. А потом Пио будут распиливать дальше, отделяя часть за частью в надежде найти какую-нибудь подробность, проливающую свет на случившееся. Что бы это могло быть, Роскани понятия не имел, потому что у него было вполне достаточно информации, чтобы назвать убийцу Пио, а также немало и таких сведений, которые вызывали осознанные сомнения.

Как было установлено, орудие убийства — принадлежавший Пио девятимиллиметровый пистолет «беретта»; на нем имелось несколько ясных отпечатков. Большинство принадлежало Пио, кроме двух: один кто-то оставил слева, другой — справа, на предохранителе.

Запросили лос-анджелесское бюро ФБР, они, в свою очередь, обратились к архивам Калифорнийского департамента по выдаче водительских прав в Сакраменто и отыскали соответствующие отпечатки в документах Гарри Аддисона: Калифорния, Лос-Анджелес, Бенедикт-каньон-драйв, 2175. Меньше чем через полчаса копию отпечатков пальцев Аддисона по факсу отправили в штаб-квартиру Gruppo Cardinale в Риме. Структура и рисунок пальцевого узора полностью совпали с отпечатком на левой стороне рукоятки оружия, из которого был убит Джанни Пио.

Чуть ли не впервые чувствуя себя выбитым из колеи после посещения анатомички, Роскани прошагал по коридору и поднялся по ступенькам Obitorio Comunale — городского морга. По роду своей деятельности ему пришлось проходить здесь не одну тысячу раз. Он видел мертвых полицейских. Мертвых судей. Трупы убитых женщин и детей. Он умел профессионально отстраняться от драматизма подобных вещей. Но не на этот раз.

Роскани был полицейским. А полицейских убивали всегда. Это было в порядке вещей, но эту правду приходилось держать при себе. И хранить только для себя, как это ни горько. И когда приходит время, нужно быть готовым подойти к случившемуся профессионально. Воздать должные почести погибшему и шагать дальше — без гнева, пристрастия и личной ненависти к убийце. Это являлось неотъемлемой частью того дела, которому ты учился, той карьеры, которую выбрал.

И думаешь, что уже натаскан и приучен, очерствел — до того дня, когда приходится стоять у тела убитого напарника и видеть его кровь, его изуродованную плоть и раздробленные кости. Потом увидишь это еще раз, когда медики примутся за свою работу в морге. Зная, что к такому ты совсем не готов. И никто не готов, несмотря на подготовку, обучение, рассказы. Чувство утраты и ярость настигают тебя, охватывая всего, как пламя. Вот почему — и всякий раз, когда убивают копа, — любой полицейский, если он только может, из любого района, откуда только можно успеть добраться, пересекая порой континент, приезжает на похороны. Вот почему до полутысячи одетых в форму мужчин и женщин, малознакомых или вовсе не знакомых между собой, едут на мотоциклах в торжественной процессии, провожая в последний путь товарища, который, случается, прослужил-то всего год в пешем патруле.

* * *

Роскани со злостью пнул боковую дверь и вышел на утреннее солнце. Под его теплыми лучами после холода, царившего в подвальных комнатах, наконец-то должно было стать легче, но этого не произошло. Он обошел все здание по большому кругу, рассчитывая немного успокоиться, избавиться от эмоций. Но и это не помогло. Наконец он свернул за угол и пошел туда, где стояла его машина. Утрата, уныние, злость давили его невыносимой тяжестью.

Выйдя из машины, он сошел с тротуара, подождал, пока не иссякнет поток машин, перешел дорогу и пошел куда глаза глядят. Он позарез нуждался в том, что называл «assoluta tranquillita» — полной отрешенностью, — в минутах, когда оставался в одиночестве и мог спокойно подумать о происходящем. Сейчас было самое время побыть одному, пока не удастся побороть эмоции, и тогда продумать все как следователю Gruppo Cardinale, а не как потрясенному потерей другу Джанни Пио.

Время молчаливых раздумий.

Ходить и думать, ходить и думать…