— Это игра, — сказал Талья. — Они обеспокоены тем, что он жив и что разоблачит их, если его поймают. Поэтому устроили так, чтобы родной брат попросил его выйти из укрытия и они смогли его убить.

— Тот самый брат, который так эмоционально требовал показать эти жуткие останки, теперь хочет его убить?

— В этом может быть свой резон. — Фарел снова сел на стул. — Не исключено, что здесь таится более тонкий расчет. Возможно, что-то ему подсказывает, что не все в действительности так, как кажется.

— Тогда почему он говорит об этом вслух? Официально отец Дэниел мертв. Почему он этого так и не оставил? Маловероятно, чтобы полиция стала долго охотиться на покойника. Если тот жив, он мог бы спокойно искать его сам.

— А где искать? — возразил Талья. — Не лучше ли предоставить поиски полиции?

Роскани достал сигарету из пачки и закурил.

— Но они отправили видеоролик Папе Римскому, а не сюда. А ведь не могут не знать о нашем существовании и о том, чем мы занимаемся.

— Потому, — ответил Фарел, — что им необходимо, чтобы эта штука попала в СМИ. Они хотят, чтобы ее транслировали. Gruppo Cardinale может это сделать, а они — нет. Посылая это видео святому отцу, они надеются, что он вмешается лично. Попросит, чтобы я оказал давление на вас и вы это обнародовали. Вся Италия знает, как потрясло его убийство кардинала-викария и как для него важно, чтобы убийца был пойман и предан суду.

— И он обратился к вам? — закончил Роскани.

— Да.

Роскани мельком взглянул на Фарела и сразу отвел взгляд.

— Мы предположили, что они просчитывают разные ходы и возможности. Они знают: если мы не передадим этот ролик средствам массовой информации, то потеряем серьезный шанс прибегнуть к помощи общества для его поимки. А если мы это сделаем — при том, что он жив и видит всю эту историю по телику или читает о ней в прессе и решит поступить так, как его просит брат, — мы сможем заполучить его раньше, чем они. Выходит, они заинтересованы в том, чтобы дать ему возможность рассказать все нам.

— Очевидно, они хотят использовать это в своих интересах, — отозвался Талья.

— Очевидно… — Бросив сигарету, Роскани обвел взглядом Талью, Фарела, затем Кастеллетти, Скалу и остальных.

— У этой проблемы существует еще одна сторона. — Фарел встал, застегивая свой пиджак. — Если массмедиа получат этот видеоролик, нам придется предоставить фотографию священника и, что более существенно, дать объяснения, почему до сих пор все было так засекречено… духовное лицо Ватикана, убивающее римского кардинала… Я консультировался с государственным секретарем Ватикана кардиналом Палестриной, и мы оба согласились, что, независимо от личных чувств Папы, если все это выплывет на публику, папский престол окажется замешан в таком скандале, какого не было в течение многих десятилетий. И это в то время, когда авторитет церкви и без того не очень-то высок.

— Доктор Фарел, мы говорим об убийстве. — Роскани посмотрел в упор на ватиканского полицейского руководителя.

— При всем уважении к вашим личным чувствам, ispettore capo, помните, что именно из-за них, помимо остального, во главе следствия поставили не вас. — Фарел посмотрел в глаза Роскани чуть дольше обычного, затем обратился к Талье: — Я уверен, вы примете верное решение…

И с этими словами вышел из комнаты.

Роскани в очередной раз пришлось сделать усилие, чтобы не ответить на вызывающее поведение Фарела. Когда ему было нужно, ватиканский полицейский становился грубым, упрямым и не обращал внимания на раздражение тех, с кем имел дело; папский престол и его благополучие он ставил превыше всего. Особенно заметно это проявлялось, когда он сталкивался с неподконтрольными ему сотрудниками иных полицейских ведомств и уж тем более с Роскани, который никому не позволял ограничивать свою самостоятельность и был совершенно не склонен к дипломатии. Смыслом повседневной жизни Роскани было отсекать все ненужное и как можно лучше делать свою работу, делать во что бы то ни стало. Такое отношение к делу он унаследовал от своего отца — кожевенника и торговца, который умер в восемьдесят лет от сердечного приступа в собственном магазине, пытаясь передвинуть стофунтовую наковальню; теперь эти же самые качества Роскани старался привить своим сыновьям.

Человек такого склада, относящийся к делу сознательно, вполне способен игнорировать людей, подобных Фарелу, и тратить свою энергию на вещи, более насущные и полезные для работы. Примером тому — первые же слова, которые произнес Скала, как только Фарел ушел. Они касались просмотренной видеозаписи, наклейки на лбу Гарри Аддисона. Скала предположил, что, скорее всего, американец поранился, когда автомобиль Пио столкнулся с грузовиком. Если так, то его раной, вероятнее всего, занимался профессиональный медик, и, если они сумеют найти его, это подскажет направление дальнейших поисков.

А Кастеллетти взял видеокассету и переписал номер и серию, напечатанные на обратной стороне. Кто знает, куда мог привести этот след? К изготовителю, оптовику, в сеть магазинов, в конкретный магазин, к продавцу, который, может быть, не забыл, кому он продал этот товар.

На этом совещание закончилось; люди стали расходиться один за другим. Остались Роскани и Талья. Талья должен был принять решение о дальнейших действиях, Роскани — выслушать его.

— Ты, наверное, хочешь предоставить запись средствам массовой информации? И через телевизионное шоу, наподобие «Разыскивается Америкой», попросить народ помочь нам? — задумчиво произнес Талья.

— Иногда это дает эффект.

— А иногда заставляет беглецов спрятаться подальше… Но есть и другие соображения. Что там говорил Фарел? Что все это весьма деликатное дело. И в результате между Италией и Ватиканом могут возникнуть дипломатические трения. Папа Римский лично может хотеть одно, но Фарел не упомянул бы кардинала Палестрину, не имея на то оснований. Ведь на самом деле в Ватикане заправляет именно Палестрина, и папский престол смотрит на мир его глазами.

— Другими словами, дипломатический скандал хуже убийства, и ты предлагаешь не обнародовать ролик.

— Да, мы этого делать не станем. Gruppo Cardinale будет вести поиски беглецов хотя и широко, но без огласки. Вся информация по этому делу будет засекречена. — Талья встал. — Извини, Отелло… Buona sera.[17]

— Buona sera…

Дверь за Тальей захлопнулась, и Роскани остался один. Расстроенный и измученный. Может быть, подумалось ему, жена права. Вопреки всем его усилиям мир не становится совершенней. И он в состоянии сделать очень немного, чтобы изменить его. И что лучше бы прекратить плыть, надрываясь, против течения. Лучше будет и ему самому, и его семье. Жена безусловно права. На самом деле — они оба знали это — единственное, чем можно хоть как-то переделать мир, это измениться самому. Он стал полицейским потому, что не хотел продолжать отцовское дело, и потому, что только что женился и ему нужен был стабильный заработок, чтобы обеспечивать семью, но дело было еще и в том, что эта профессия казалась ему опасной и благородной.