– Слушай, слова какие легкие, прямо с первого раза запоминаются!

– Только прошу сегодня у Кремля это не петь. Проявите уважение к умершему человеку. Успеете еще.

– А ребятам в Гнесинке можно?

– Ребятам можно. Все, бегите. А то митинг без вас закончится.

Выпроводив счастливых «машинистов», устало откидываюсь на подушку. Нет, петь мне еще точно рано, даже вполголоса. Дыхалка сбивается.

– Ой, Леш, а это что? – Вика держит в руках вчерашнюю газету, исписанную перед сном моими каракулями. Крутит ее и так, и эдак, пытаясь найти начало.

– Стихи ночью написал. Называется «Эхо любви».

– Это… про меня? – восхищенно выдыхает Вика, быстро читая строчки вслух. В карих глазах стоят слезы. – Ты правда меня так любишь?

Скромно киваю. Да, люблю. Эти стихи и про Вику, потому что я подпишусь под каждым словом этого стихотворения Рождественского. И прозвучит оно на девять лет раньше срока. Прости, Роберт.

Невеста бросает газету на столик, кидается мне на шею. И тут же награждает порцией поцелуев. Некоторые становятся ну о‑очень жаркими!

И тут нас снова прерывают. В коридоре поднимается шум, потом раздается уверенный стук в дверь. У меня невольно закрадывается мысль – неужели Мезенцев с новостями? Но в дверях вижу всего лишь своего довольного отца:

– Можно? Привет, Алексей!

– Денис Андреевич, а вы откуда узнали, что я в больнице?!

– А у нас у одного сотрудника сын учится в МГУ, только на юридическом, он и рассказал. Но я не один, гостя вот к тебе привел.

Вслед за отцом в палату входит… Эдуард Стрельцов. Подтянутый, в хорошем отечественном костюме. Вот так сюрприз! Отец знакомит нас, передает мне привет от всех сотрудников ЗИЛа. Стрельцов смущенно вручает трехлитровую банку меда. От неожиданности я чуть не роняю ее – тяжеленная, собака!

– Мед из самой Башкирии! Самый лечебный, самый полезный.

– Спасибо!

– Тебе спасибо, Алексей, за то, что поучаствовал в судьбе Эдуарда, – подмигивает мне отец. – Он теперь снова в «Торпедо». В новом сезоне наколотит спартачам и армейцам…

Мы улыбаемся, в палату заглядывают заинтересованные лица врачей и медсестер. Стрельцова знает вся страна.

– Я очень рад за вас, Эдуард.

Вот даже не знаю, что мне еще сказать футболисту. Нет моей особой заслуги в том, что он вернулся в строй и занял свое место в первом дивизионе. Ну, передал я письмо зиловцев Хрущеву, так ведь он им тоже был должен за июльский митинг в свою поддержку. Даже неловко как-то, стоим теперь оба смущенные. Но отец молодец – тут же начал рассказывать мне про дела их КБ.

Сноуборд они уже мне смастерили, а сейчас доделывают экспериментальную партию досок для серфинга. Начальство завода даже задумалось о том, чтобы наладить их малосерийное производство, план-то по товарам народного потребления никто заводу не отменял. Написали недавно запрос в министерство, ждут теперь решения. Отец, показывая пальцем вверх, опять просит меня поддержать инициативу завода.

Ага… Значит, нужно еще одно официальное письмо. И я даже знаю, кто его мне может подписать.

Мы еще немного болтаем ни о чем, я расспрашиваю о семье, об успехах в школе себя, молодого. Учебный год уже начался – отец хвастается пятерками сына. Да… не припомню, чтобы в 64 году у меня были хорошие отметки. Ну хоть что-то в этой реальности к лучшему поменялось.

Толком договорить мы не успеваем, в дверях еще один посетитель нарисовался – Герман Седов. Нет, у меня здесь сегодня просто аншлаг! Отец со Стрельцовым понимающе улыбаются и начинают прощаться. А за дверью Эдуарда уже поджидает толпа поклонников из числа медперсонала и пациентов, слышу их восторженные возгласы и просьбы дать автограф. Герман провожает футболиста ошарашенным взглядом:

– Это ведь Стрельцов?! С ума сойти! Ты слышал, что он недавно в «Торпедо» вернулся?

– Слышал, конечно…

– «Кукурузник» напоследок доброе дело сделал.

Я согласно киваю, но никак не комментирую. Не хочу афишировать свое участие в этом деле. Герман вдруг неожиданно делает виноватое лицо.

– Лех, ты прости, что про митинг только такая куцая заметка получилась. Мы просто боялись как бы тебе и ребятам не навредить. И Алексей Иванович лично распорядился, чтобы материал нейтрального характера был. Неизвестно еще, как там – журналист смотрит в потолок, – все обернется.

– Герман, тебе не за что извиняться! – Я чищу апельсин, подвигаю коллеге несколько долек.

– Передай известинцам спасибо за поддержку, другие газеты вообще не рискнули про митинг написать. И отдельное тебе спасибо за то, что рассказал всем про мой арест в аэропорту. Если бы не ты, про него вообще бы никто не узнал.

– Да ладно… – смущается Седов, – какая в этом смелость? А вот друзья твои – настоящие герои! Надо же такое придумать – перед Кремлем встать да еще с такими правильными лозунгами! У нас вся редакция угорала, рассматривая фотографии.

– Напечатаешь потом для меня фотки?

– Хочешь для истории оставить?

– Хочу. Но ты мне лучше расскажи: что там сейчас за Кремлевской стеной происходит?

Герман сразу подобрался, улыбка сошла с лица:

– Судя по тому, что утечек практически нет, бьются они там не на жизнь, а на смерть. Вчера, говорят, чуть ли не до полуночи заседали.

– А что Аджубей?

– Утром сегодня Алесей Иванович в редакцию звонил, голос усталый, но настроение боевое. Злой, говорят, как сто чертей! А когда наш Аджубей сильно гневается, с ним лучше не связываться – танком пройдется, костей потом не соберешь.

Прямо как тесть его покойный… Эх, только бы он второй инфаркт не заработал на этом пленуме!

– И знаешь, что странно? – Седов трет подбородок, рассеянно смотрит в окно. – Ходят упорные слухи, что Козлов вчера письмо на пленум прислал с предложением включить Гагарина в состав ЦК. А он хоть в последнее время и не вылезает из больницы, авторитет в партии у него еще о‑го-го! До болезни Козлова Хрущев ведь его на свое место прочил, и к тому времени он уже все к своим рукам прибрал: и военную промышленность, и КГБ, и Вооруженные силы, не говоря уже о кадрах, – считай, вторым человеком в стране был после покойного Никиты. И Козлов до сих пор главный враг Микояна, с которым они терпеть друг друга не могут. Так вот скажи мне – с чего вдруг такая внезапная поддержка Гагарина? Нет, конечно, он хорошо Юрия знает, как-никак сам отвечал за программу первого полета человека в космос и даже Героя Соцтруда за это получил, но странно все как-то…

Герман, задумавшись, замолкает, а я мысленно потираю руки. Та-ак… Вот и тяжелая артиллерия в ход пошла! Нет, это даже ракетные войска скорее, если Мезенцев больного Козлова умудрился задействовать в своей борьбе против Анастаса Микояна. Или это уже Екатерина Фурцева так расстаралась? Отношения-то со сватом у нее всегда были отличные.