Игра началась.

Минимальную ставку назначили в сто долларов, но Дымшиц много рискованно поднимался и то ли блефовал, то ли проверял нервы своего визави. Поначалу Кондрат падал, уклоняясь от повышений, но быстро раскусил азартный атакующий стиль директора, взял его на восемнадцати очках, потом на шестнадцати и после этого уверенно повышался с двумя картами одной масти. Дымшица повело в минуса. Карина Вартановна принесла кофе, затем на двух огромных блюдах бутерброды с икрой и маринованными огурчиками – одно поставила перед охраной, другое перед Андрюшей, который сидел как на иголках и с ужасом следил за игрой. От водки он отказался, Кондрат слегка пригубил, и оба с некоторым недоумением проследили за Дымшицем, с ходу навернувшим стакан водки. Исполнительного директора на глазах убывало. Он рванул узел галстука, закатал рукава сорочки, обнажив волосатые мускулистые руки; загорелое лицо взмокло, икринки сверкали в смоляной с проседью бороде, зубы скрежетали. Сухой, поджарый Кондрат методично отыгрывал свои бабки. Через час все было кончено: две жалкие сотенные купюры валялись перед Тимофеем Михайловичем, прочие откочевали к Кондрату.

– Лиха беда начало, – объявил Дымшиц, полез в карман и швырнул на стол ключи от машины.

Кондрат с Андрюшей переглянулись.

– Во сколько ставите? – спросил Кондрат, перешедший с началом игры на ритуальное «вы».

– Брал за шестьдесят – отдаю за сорок.

– Двадцать, – сказал Кондрат.

– Это же треть цены, – удивился Дымшиц.

– Мы не в магазине, – объяснил Кондрат.

Дымшиц подумал и согласился:

– Играем.

Игра пошла равная, но неровная. Дымшиц выигрывал даже чаще, но больше по мелочам, а проигрывал крупно. Кондрат, как на марше, дышал ровно, считал быстро, играл расчетливо и очень даже уверенно. Андрюша, успокоившись, немного выпил и одарил Тимофея Михайловича брезгливым взглядом. Все действительно складывалось на загляденье: к половине одиннадцатого вечера исполнительный директор остался без денег и без машины.

– Это моя игра, – снисходительно объяснил Андрюше Кондрат. – В трынку Кондрата никто еще не обыгрывал.

– Так… – Тимофей Михайлович озадаченно почесывал волосатую грудь: в последнем коне, после двух свар (прим.: свара – переигровка по взаимной договоренностиили в случае равенства очков; после свары игра идет с удвоенным банком) кряду, он потерял пять тысяч долларов. – А по-моему, самое время выпить.

– Можно и выпить, – согласился Кондрат.

Дымшиц налил себе, передал бутылку Кондрату и просто, как воду, опрокинул в себя стакан водки.

– Ну ты гусар, – насмешливо подивился Кондрат, балансируя между «ты» и «вы» согласно какому-то собственному этикету. – На что еще желаете сыграть?

– А щас посмотрим, – Дымшиц встал, пошел к несгораемому шкафу и достал из него еще один кожаный кейс.

– А вот на это, – сказал он, распахивая кейс перед Кондратом.

В кейсе лежали четыре красивые кожаные папки.

– А с чем это едят?

– С потрохами. Это Андрюша тебе объяснит, с чем едят – верно, Андрюша? Здесь десять тысяч акций. Моих. По две тысячи пятьсот в папке.

– Играем! – погорячился Андрюша, но Кондрат и ухом не повел.

– Во сколько ставите?

– Папка – двести пятьдесят тысяч долларов.

– Пятьдесят.

– Это даже не треть цены, Кондрат.

– Плюс ключи от машины.

Дымшиц задумался – затем, не слушая внутреннего голоса, протянул верхнюю папку Кондрату, а кейс захлопнул.

Кондрат не глядя передал папку Андрюше, сам отсчитал пятьдесят тысяч, положил сверху ключи и придвинул все это Дымшицу. Деньги на столе лежали уже не пачками, а ворохом – казалось, их стало намного больше.

Потом, слегка пошутив – без меня, мол, не начинайте, – Кондрат с одним из своих охранников отправился в туалет; сотрудник службы безопасности деликатно сопровождал их сзади. Уходил он и раньше, то есть Кондрат, но с такими горящими застекленевшими зенками вернулся впервой; Андрюша удивленно взглянул на авторитета, но тот, упреждая, то ли рыкнул, то ли элементарно рыгнул в его сторону – и вопрос, если это был вопрос, себя исчерпал.

Играли долго, аккуратно, по мелочи; в осторожной игре преимущество Дымшица проявилось не сразу, а когда обозначилось, Кондрат несколько раз неосторожно дернулся с повышениями и упустил фарт.

– Чегой-то ты не того нюхнул в туалете, – заметил Тимофей Михайлович, отыграв пятьдесят тысяч. – Скользит ваша дурь заморская по моей водке, как по тонкому льду.

Кондрат уставился на него неподвижным взором, но промолчал. Папка с акциями вернулась к хозяину по уговоренной стоимости: пятьдесят тысяч плюс ключи от машины. Следующие два часа исполнительный директор медленно, но верно отыгрывался. Лица игроков осунулись и отвердели, они подсекали друг друга взглядами, отталкивали друг друга взглядами и проницали, изнемогая в борьбе. Слишком высоки были ставки. Дымшиц сократил разовую дозу до полстакана; выпив, он изрекал нечто типа «скользит и падает», целиком засовывал в рот бутерброд с икрой и жестоко хрустел огурцом, демонстрируя беспощадность хватки. Глядя на него, Кондрат с Андрюшей выпили тоже – не столько по душевной надобности, сколько из смутной потребности убедиться, что в бутылке водка, а не вода.

Одновременно со второй бутылкой игра закончилась: ключи от машины лежали в кармане Дымшица, последние четыреста долларов авторитета тоже откочевали на его половину.

– А что это виски никто не пьет? – приятно удивился Дымшиц. – С ними и проигрывать веселее, ей-богу.

– Можно и виски, – согласился Кондрат.

Тимофей Михайлович щедро наплюхал ему полстакана, не глядя поставил бутылку перед Андрюшей и, проследив, как проталкивает в себя виски раздосадованный Кондрат, душевно утешил:

– Не грусти, атаман.

Кондрат едва не поперхнулся.

– Фильтруй базар, – сказал он. – С какого такого мне грустить, когда я весь при своих?

– Вот и я говорю, – согласился Дымшиц, отсчитывая ему деньги.

– Это что?

– Мы же делили пополам, – напомнил Дымшиц. – Получается, что я выиграл у тебя всего пятьдесят тысяч. А я хочу сто.

Вор, стиснув зубы, уставился на Тимофея Михайловича, который прилежно делил надвое ворох денег.

– Думаешь, ты крутой?

– Думаю, покруче тебя, – сказал Дымшиц, трезво взглянув на Кондрата.

– Ты хреново думаешь. Так хреново думаешь, что глубоко заблуждаешься, отчеканил Кондрат, уверенный в неотразимой полновесности формулировки: в мозгах его колючим коралловым цветком расцветал кокаин, сдобренный алкоголем. – Ты фраерман, а я вор. Захочу, и намажу тебя на хлеб заместо икры.