Да, жизнь у Любы определенно не задалась – муж в тюрьме, детей нет, кроме как принимать и отпускать товар, она больше ничего не умела. Жила бесцельно, бестолково, поддавала, любила сладкое, в карманах у нее всегда водились конфеты. Однажды, когда я, еще малец, взбегал по лестнице к Вовке, она, спускаясь навстречу, вдруг протянула одну мне:

– Хочешь?

– Хочу, – растерявшись, сказал я, забыв поблагодарить ее, как тому учат дома и в школе.

Что ж, лучше поздно, чем никогда:

– Спасибо, Люба.

Когда мы засыпали ее землей, я поднял голову и увидел, что окна в нижнем этаже Вовкиного дома погасли. Словно досмотрев этот спектакль.

Выверив маршрут, я включил двигатель, и яхта понеслась, рассекая волны. С северо-запада тянул устойчивый ветер, но волнение ослабло, качка уменьшилась, чему способствовали и прекрасные обводы «Ларисы», полог облаков распался и время от времени выглядывало солнце. Шеф уже был в каюте, где Макси постелила ему на кровати нашей греческой парочки свежее белье. О ее выходке разговоров не было, за исключением одной фразы.

«Макси нам больше не нужна», – сказал шеф и даже не посмотрел на меня, чтобы проверить, правильно ли я его понял.

Ветер дул мне в левую щеку, кидая из-за форштевня пригоршни мелких брызг. Моя одежда, пропитанная негативными эмоциями вчерашнего вечера, мешала мне, душила, но менять ее было некогда, и я просто стянул с себя футболку, джинсы, а затем и плавки. Струи прохлады – шел восьмой час утра – обдували мои чресла и то, что болталось между ними, мошонка от брызг сжималась в тугой мешочек, в котором клубились мне самому неясные позывы. «Макси нам больше не нужна» – звучал во мне голос шефа, и я пытался понять, что же произошло. Возможно, она рассказала ему о вчерашнем. Хотя вряд ли – просто ударила ниже пояса, когда этого делать нельзя.

Я летел, стоя нагишом на палубе моторной яхты за прозрачным ветровым щитком перед штурвалом, с развивающимися волосами, под ударами брызг, от которых каждый раз что-то во мне обмирало от невесомости…

Снизу раздался стук и на палубе выросла Макси. Я вопросительно посмотрел на нее.

– Шеф заснул, – пояснила она, делая вид, что не обращает внимания на мою наготу.

– И ты поспи, – сказал я.

– Ты же знаешь, что я днем не сплю.

– Но ты же ночью бодрствовала.

– Ничего, на берегу отосплюсь. Сколько нам осталось?

– Не знаю. Если все хорошо и нас не обнаружат, к вечеру доберемся… Ты хоть знаешь, куда мы плывем?

– Мне все равно, – сказала она. – Шеф сказал, что на Сардинию. Даже стыдно вслух произносить… Сардины какие-то.

Я хохотнул:

– Там великолепные курорты!

– Не знаю, не знаю, – скривилась Макси и, словно машинально, как это делала на нудистском пляже, стала стягивать с себя все, что было на ней, не заботясь о том, куда падают предметы ее верхней, а затем и нижней одежды – узкие ее трусики оказались слишком легкими и их вовсе сдуло за борт, но она и бровью не повела. Вместо этого она оглянулась через плечо на меня, чуть искусительно, исподлобья, но больше дружески, потянулась по кошачьи и, играя ягодицами, отправилась на нос яхты. Все-таки у нее была классная фигура! К тому же она была на редкость фотогенична. Всегда приятно было следить за сменой выражений на ее лице, казалось – будто читаешь книгу ее мыслей и настроений. Мимикой она напоминала прекрасную диснеевскую зверушку, впрочем, подходил ей чуть не весь набор диснеевских героинь. И глаза… Чуть сердитый взгляд больших, карих, по-беличьи раскосых глаз, в которых очень глубоко, на самом дне, таились тени далеких татаро-монгольских предков.

И вот такая девица продефилировала на нос круизной яхты и демонстративно улеглась там попой вверх, словно невзначай явив мне на миг свою ракушку, опушенную мелкой порослью, которая с двух сторон сбегала к бугорку лобка.

Я вел катер на приличной скорости – двадцать узлов в час, ветер дул мне в левую щеку, солнце, вовсе выпроставшееся из прохладных пушистых лап облаков, приплывших с Атлантики, пекло в правую, море было все в гребешках волн, которые методично поднимались и опускались, словно делая коллективную физзарядку. Когда нос яхты взлетал на волне, а потом, пролетев в пустоте, с хлопком опускался, поднимая два крыла сверкающих брызг, взлетали и ягодицы Макси, демонстрируя свое тождество с природой волны, водой и самой стихией моря, где была внешняя сторона – то, что величаво и самодостаточно открывалось взору, и внутренняя – то есть то, что скрывалось под поверхностью, там, в глубине, о чем можно было только догадываться… но что в общем-то изначально относилось к природе естества, а значит – было понятно.

Я чувствовал себя молодым зверем, вышедшим на охоту, нет – наоборот, я мчался прочь от охотников, устроивших облаву, – да, я удирал от кого-то и одновременно что-то догонял – судьбу, своротившую с магистрали, свое будущее, свою надежду на успех, свою волю жить так, как мне хотелось и нравилось, я гнал вперед, исправляя кривую недоразумения, которая занесла нас бог знает куда, омрачив нам будни, радость которых была почти неизвестна большинству моих несчастных соотечественников.

Помелькав ягодицами с четверть часа между небом и морем, Макси поднялась и падающей походкой, цепляясь за поручни, направилась ко мне. Я отметил, что она успела подровнять себе лобок, вчера более пышный. Она приближалась ко мне с недовольным лицом девочки-подростка, которой грубые хулиганистые мальчишки-волны не дали позагорать…

«Макси нам больше не нужна». Было ли мне ее жалко? Если да, то что? Я привык слушаться шефа. Раз он так решил, значит имел на это основания.

– Что, укачивает? – участливо спросил я.

Макси обошла меня полукругом, тронув пальцами за плечо – руки мои были на штурвале – и прижалась сзади. Ее ладони оказались на моей груди, а мой зад, как раз под копчиком, ощутил мшистость ее лобка. Она потерлась о меня и сказала, вернее, прошептала, подтянувшись к моему уху:

– Не прогонишь?

Я молчал, чувствуя, как оживает, топорщится мой член. Она это тоже почувствовала – правая ее рука, кончиками пальцев огладив рельеф моего живота, скользнула ниже и завладела моим растревоженным хозяйством, взяв его уверенно и плотно, прямо у основания.

В сущности, я мог повременить с приказом шефа. Сейчас или потом – это уже не имело значения.

– Кажется, здесь мне рады, – мурлыкнула Макси из-за моей спины и гибким неуловимым движением переместилась у меня подмышкой вперед и оказалась на корточках передо мной. Член она так и не выпустила и он встал навытяжку, ожидая приказаний. Я не большой поклонник фелляции, и все же когда острый кончик языка Макси снизу отметил меня влажным отпечатком, я не возразил. Тогда обе ладони Макси переместились мне на ягодицы, которые у меня весьма чувствительны, и я услышал, как она сказала:

– Ух, какой он у тебя! Ну, можно?