— Я знал, что опять где-нибудь повстречаю вас, — сказал он.

«Не так-то это было легко, — подумала девушка. — Эх ты, святая простота!»

— Поймали, тварь поймали! Теперь от нас не уйдет!

Я спала. Я не хотела просыпаться. Я изо всех сил боролась с пробуждением, которое мне навязывали извне, силой, но все-таки не удержалась в дреме и очутилась на земле, где, как я понимала, и было мое настоящее место.

Я озябла. Все окружающие уже выбежали, второпях стянув с меня одеяло. Но меня их треволнения не интересовали. Я услышала, как мать крикнула на улице:

— На сей раз она попалась!

И добавила чуть тише: «Зверюга поганая!» Мать явно была довольна.

Голоса перекликались по всей деревне; нынче утром они были куда более реальными, чем все остальное.

Те, кто еще ничего не знал, спрашивали:

— Что стряслось-то?

— Тварь изловили!

— Ух ты!.. Ну наконец-то!.. На сей раз…

Другие объясняли:

— Она наведалась к кюре. А там сторожили четверо… Она было собралась удрать через кладбище. Но они ее окружили… А через стену ей не перескочить.

— Ну, молодцы, вот и славно!

— А где ж она?

— Да там же!

Кто-то выругался, как припечатал:

— Вот сволочь!

И наступила тишина.

Я соскочила на пол и натянула две свои юбки, вернее, два старых платьишка, служивших юбками: когда они изнашивались вконец, их поддевали вниз, для тепла (не бросать же добро!); потом я вышла, забыв надеть «верхнее» платье. Мне было шесть лет.

Во дворе ни живой души. Все повыскакивали на улицу и бежали в сторону церкви. Впервые я видела бегущих мужчин и женщин. При этом они немало теряли: одежда плохо держалась на них. Я подбирала упавшее. А сзади уже набегали другие люди. Я оказалась в толпе. Мне стало душно.

— Марсель! — крикнула я.

— Ишь ты, брата зовет! — сказала со смехом какая-то женщина.

Тогда я замолчала.

Люди наконец остановились. Я поняла, что они увидели «тварь».

— Тащите-ка ее в кузницу! — крикнул кто-то.

— Верно, в кузню ее!

И шествие возобновилось. Моя мать шла неподалеку от меня, скрестив руки на груди. Она обернулась со словами:

— Хватит, поубивала у нас вволю! Насосалась кровушки…

Радость заставила ее выпрямиться и сделала выше обычного. Она не смотрела на меня, она обращалась ко всем.

Толпа раздвинулась, и я смогла кое-что разглядеть. В дверях кузницы виднелись Мартен, мой брат Луи, Шарль и Бернар — та самая четверка, что усторожила тварь. Но саму ее я не видела. Кто-то из мужчин сказал:

— Надо же, такая кровопийца, а смотреть не на что!

Смотреть не на что… Вот уже много месяцев она донимала всю деревню. Хитрая, как дьявол. Никто не мог ее поймать. У нее в запасе были тысячи уловок. Сколько же кур, петухов и цыплят она передушила! Только у нас одних шесть штук. У тетушки Барб — семерых. А у нашего мэра — всех, за одну ночь. Мерзкая тварь! Наутро их находили на улице с перекушенным горлом. Она даже не съедала их.

Но до чего же она маленькая!

Теперь я ее хорошо видела. Шарль держал ее на руках. О, они ее надежно связали, теперь уж ей не сбежать.

— Она мертвая? — спросила я.

Кузница всегда пугала меня: сама черная, а посреди огонь. Черное и красное, и это красное казалось еще ярче на черном. Мужчины бросили тварь на наковальню и сунули щипцы в горн. И когда железо раскалилось, они начали медленно пытать ее…

Она кричала, как человек, тонкими, прерывистыми криками.

Вокруг смеялись:

— Заслужила, тварь поганая!

— Замучила нас, теперь пускай сама помается!

Она была вся обгорелая, обугленная, но еще живая. В воздухе пахло паленой шерстью, жареным мясом.

— Больше уж ей не разбойничать!

Я думаю, что смеялась вместе с остальными. Но вдруг меня шатнуло… Я не успела уцепиться ни за чью юбку и рухнула наземь, как подкошенная.

Когда я открыла глаза, никто больше не кричал. Люди шли по деревне, как обычно, притихнув, вновь углубившись в себя. Они уже всё забыли.

* * *

Вечером парни повесили тварь на ветку вяза у околицы.

— Чтоб другим неповадно было, — сказали они.

Когда наша свояченица Теода, загадывая нам загадки, спрашивала: «Что такое лес по колено?» — вспоминала ли она, как я, лес в Рабире, стоявший в глубокой лощине вокруг ржаных полей?

Именно туда она повела нас однажды на Пасху, после праздничной мессы. Мор, Сирил и еще один мальчик, заприметив, что мы уходим, кинулись следом; им удалось нас догнать. Мы шли по меловой дороге; наши матери и старейшины Терруа запрещали детям ходить туда, но в тот день нас никто не видел.

Когда тропинка стала совсем узенькой, Теода вышла вперед, приказав идти за ней шаг в шаг. Мы брели вереницей, глядя ей в спину, так доверчиво, словно каждого из нас вела ее крепкая рука. Теода спускалась уверенно, без колебаний, легкая и одновременно весомая, слегка откинувшись назад; ни одна складка на ее широкой юбке колоколом не перекосилась, не дрогнула. «Я вам кое-что покажу», — сказала она нам. И мы шли, боязливо, но покорно, навстречу тайне.

— По этой дороге могут пройти только праведники, — утверждала она.

Мы видели, как она смело, точно бросая кому-то вызов, бежит по гребню мелового холма, скользит между трещинами. Никто никогда не осмеливался проделывать это. А Теода проходила всюду. Ее ножки, обутые в тонкие черные туфельки, резко выделялись на белом песке, по которому она ступала, ухитряясь не сдвинуть ни песчинки. Миновав опасное место, она даже не оборачивалась в нашу сторону. Что выражало это лицо, которое мы не видели и которое смотрело лишь на отдаленные вершины, — насмешку, пренебрежение? И зачем она пустилась на эту рискованную игру? Но нас не интересовали тайные мысли и резоны Теоды. Сегодня мы покорно подчинились ей, ибо она приказала: пошли!

— Это здесь, — говорила она.

Она говорила, не оборачиваясь. Да и к нам ли она обращалась?

— …здесь старый Захария бросился в пропасть: ему почудилось, будто он падает на мягкую перину тумана!

И она делала такое движение, будто тоже собиралась кинуться вниз. Но мы уже не боялись, теперь мы твердо знали, что с нашей Теодой ничего плохого не случится! Даже если бы она у нас на глазах вспорхнула и полетела вокруг Рабира, мы бы не очень удивились — что ж тут странного, за чудесами мы сюда и пришли.