Вообще меня рано стали считать взрослым, даже мать жаловалась бабушке: «Я кричу, ругаюсь, а Джек смотрит на меня, и слова вязнут, будто он все понимает и смеется про себя».

Старуха вообще за глаза называла меня «чертовым отродьем», «выродком», «драконьим семенем» за очевидное сходство с отцом.

В семь лет мама отдала меня учиться боевым искусствам, и к тринадцати годам я мог отделать любого взрослого. Сверстники меня не любили, сторонились, хотя дразнить боялись, особенно после того как сломал пару ребер не в меру ретивым соученикам.

На родительских собраниях клуши лицемерно закатывали глаза: «Ну что с него взять, ведь он растет сиротой при живой матери», хотя всегда ставили меня в пример своим балбесам, когда речь шла о физике или математике.

Только литература мне долго не давалась. Я неизменно получал отличные оценки за грамотность и нулевые за содержание, поскольку честно писал, что не понимаю, почему героям не живется.

Лишь после того, как я загнал в себя кучу всякой методической макулатуры, научился писать то, что потом зачитывалось как образцовые сочинения и украшало всякие журналы для учителей.

Тогда у меня возник интерес к психологии. Ведь было столько вопросов, на которые я никак не мог найти ответа:

«Почему мама никак не может успокоиться, мечется от одного мужчины к другому? Почему меня не любят и боятся? Что нашел сосед по парте в Лене Сидоровой, прыщавой и худой девчонке? Зачем бабушка ругается без всякого повода и с кем она говорит в пустой комнате?» Ну и много других. Когда я начал разбираться — открыл целый мир, жестокий, алогичный и одновременно мудрый и прекрасный, который до сих пор не понимаю во всей его глубине и разнообразии, несмотря на все мои умения.

К великому разочарованию матери, которая прочила мне карьеру физика, я поступил на психологический. Бабушка к тому времени давно умерла, мама не вылезала из экспедиций, проводя дома не больше двух месяцев за год.

Когда я заканчивал первый курс, ее корабль исчез. Ни обломков, ни сообщений, ни воплей о помощи, ни сигналов аварийных зондов. Сначала была надежда, потом стало ясно, что и никогда больше они на связь не выйдут.

Я не хочу думать о ней как о мертвой. Может быть, мама живет в одном из незаконных поселений, за границами Обитаемого Пространства, ведь ей тогда было всего сорок два года. Вообще, она была сложным человеком. Те, кто видел ее в Космосе, не узнавали на Земле.

Там она была решительной и собранной женщиной, отличным специалистом. Никаких загулов и шашней, зато дома постоянные мужики, попойки, нежелание сделать хоть что-нибудь по хозяйству.

Когда я подрос, никак не мог отделаться от ощущения того, что она считает меня более взрослым и умным, чем сама. В пьяном виде часто лезла обниматься и просить у меня прощения.

Однажды, когда мне было четырнадцать лет, мать пришла ко мне вечером в комнату, одетая в прозрачную, короткую ночную рубашку и потащила меня в постель. «Ты стал таким молоденьким, Боб, пока тебя не было, скорее приласкай свою девочку… За эти годы я так соскучилась по тебе», — задыхаясь от возбуждения, стонала она. Только пара хороших оплеух привела ее в чувство.

Помню, как медленно поднималась она с пола. Из носа капала кровь. «Не пожалел маму, сынок», — сказала она, видимо, имея в виду не только разбитое лицо…

Назавтра мать говорила, что была пьяной и ничего не помнит, но прятала при этом глаза, а потом удрала в Космос при первой возможности.

Я старался не показываться дома, когда после нескольких дней по возвращении из экспедиции мать вновь срывалась, даже ночевал в зале школы единоборств, положив компьютер под голову вместо подушки. А когда она опять отправлялась в полет, жестоко бил опущенных типов с их пропитыми подружками, которые по старой памяти снова пытались превратить дом в бордель, драил блевотину, выбрасывал использованные презервативы и пустые бутылки.

Так мы и жили в последние годы. Подрастающий мужчина, у которого не было детства, и его мать, которая так и не повзрослела.

Дом ветшал, мебель портилась, ломалась или просто исчезала. В моей комнате стояла привинченная к полу койка со звездолета и старый сейф со следами попыток взлома, в котором я держал свои вещи. Остальные комнаты были почти пусты, с попорченными стенами, досками на кирпичах вместо стульев, там частенько гулял сквозняк от разбитых окон, а зимой лежал снег. Я думаю, что если бы я взял ее в руки, отвадил дружков, следил бы за ней, как нянька, то все было бы по-другому.

В конце концов, я был лишь ребенком и ждал помощи от матери… Я не люблю вспоминать о своем детстве…

В конце второго курса неожиданно для себя я перевелся в Академию Дальней Разведки. Меня отговаривали все преподаватели, но, увы, я их не послушал. Был переведен на третий курс факультета прикладной планетографии, откуда, после некрасивой истории во время практики, был выкинут на военный.

Так я стал пилотом Черного Патруля.

На Базе пилоты-мастера, они же «обмороки», сразу приняли меня как своего. Как правило, новичков держат в запасных экипажах, отправляют на штурмовки поселений, на вахты, пока не присмотрятся. Потом гоняют на имитаторах, лишь потом доверяют место второго пилота или штурмана в несложных вылетах. Меня посадили на имитатор в первый же день, а через неделю в экипаже Медисона я попал в самое пекло.

Десять лет боевых действий. Три раза подбивали. Командир звена. Был. Никак не привыкну, что уже не летаю. Если повезет, буду штабной крысой в Патруле или офицером секретного отдела СБ. Вот, пожалуй, и все, что можно рассказать обо мне.

Ника, которая отодвинулась от него почти в самом начале рассказа, глядела печально и строго. В глазах стояли слезы.

— Не думала, что так бывает. Бедный мой герой…

— Пойдем поплаваем, а потом ты расскажешь про себя.

— Нет, Джек. И в воду расхотелось.

— Так нечестно.

Девушка покачала головой:

— Мое детство было прекрасным и удивительным. Я купалась в родительской любви. Папа с мамой были счастливой и дружной семьей и не скупились на заботу и внимание. Если я буду рассказывать об этом сейчас, тебе будет обидно и горько.

— Спецкурс «Фрустрации раннего возраста и глубинные эмоции».

— Есть вещи, над которыми не следует смеяться, — девушка посмотрела на него с негодованием.

— Все прошло.

Ника покачала головой, взялась за «молнию» комбинезона:

— Ладно, пойдем искупаемся. И перестань на меня пялиться.

— А что случилось потом? Почему «были»?

— Папа умер, вернее, был убит при штурмовке незаконного поселения семь лет назад… — Она оставила застежку и села, глядя на Эндфилда печальным и испытующим взглядом.

— Этого не может быть. Инспекторы СБ отсиживаются в крейсерах на орбите, пока все не кончится.