Но у меня проклятая въедливая натура. На следующий день, прихватив Гудка, я отправился в библиотеку. Часа два рылся во всяких мудреных книжках и выяснил: звезды находятся от нас на таком безумном расстоянии, что их не увеличивает даже самый мощный в мире рефрактор. В трубе Чукигеков они казались такими большими только потому, что кривая хабазяка, снабженная очковым стеклом и примитивной лупой, не давала нужной резкости.

Из библиотеки мы прямиком отправились во двор. К тому времени уже стемнело, высыпавшие звезды были яркими и разноцветными. Но теперь они казались еще недоступнее. На душе было скверно. Я сам испортил красивую сказку.

Во дворе собрались пацаны. Гудок поведал о нашем исследовании и о печальных его итогах, несколько раз вкусно произнеся понравившийся ему высоконаучный термин: хроматическая аберрация.

– Обрация, мутация, – передразнил Серый. – Вон они, ваши звездочки, – как клопики. – Он насмешливо скосоротился и на пальцах изобразил нечто мелкое и отвратное и даже как будто раздавил этого клопа.

Я полез в драку. Серый был на два года старше меня и гораздо здоровее. Мы катались с ним по чистому снегу и мутузились до полного изнеможения. Когда расползлись, он злобно пообещал мне скорую и мучительную смерть. Я ответил дерзкой ухмылкой.

– Ты чего такой растерзанный? – спросила мама, когда явился домой.

Я пробубнил что-то невнятное, потому что, если по-честному, сам себя не понимал: из-за чего я подрался с Серым? Зато всю ночь летал среди звезд – легких шаров, напоминавших сгустки серебряного тумана. Среди них была и Моя Звезда, огромная и сияющая. Сон был долгий и счастливый.

А теперь о встрече.

Сычовские дела привели меня на вокзал: мой поднадзорный «случайно» оказался в одном купе со своей юной любовницей, в поезде, отправляющемся на юг. Я потолкался среди пассажиров, прикинувшись провожающим, пару раз незаметно щелкнул счастливые мордочки влюбленных и даже умудрился записать на диктофончик их радостный щебет.

Не завидую мужику. После ласковых волн Черного моря и сексуальных проказ встретит его дома такой цунами, мало не покажется. Пожалуй, смоет к едрене фене из приличных размеров коттеджа и оставит в одних портках.

С приятным чувством покидаю вокзал, пересекаю привокзальную площадь и спускаюсь в подземный переход, где, как и на поверхности земли, суматошится народ и торгуют лотошники.

Сворачиваю в боковую ветвь перехода. Здесь никого – пустой бетонный короб, только наигрывает на скрипке долговязый очкастый парень. Длинные волосы схвачены на затылке в косичку. У ног пацана на зашарканном грязном полу лежит скрипичный футляр, в котором сиротливо валяются несколько мятых десятирублевок – похоже, сам положил для почина. Бросаю в футляр червонец.

– Замечательная музыка, душу вынимает. Что-то до боли знакомое.

– Паганини, двадцать четвертый каприччо, – поясняет он.

– Слушай, и лицо твое мне знакомо. Мы нигде не встречались?

– Было дело, – улыбается он, и я замечаю, что на его нижней челюсти недостает двух передних зубов. Не иначе как выбили.

И тут меня осеняет. Да ведь это один из Чукигеков!

– Почему ты не в центральном ходе, друг? Здесь много не напилишь.

– Там все схвачено, Королек. Но и за это место приходится крутым ребятам отстегивать.

– Тебе бы на сцене выступать. Фрак, белая манишка, бабочка…

– Вот уж чего наелся досыта, – морщится он. – Занудные репетиции, концерты – достали! В солисты все равно бы не выбился, а оркестр – это же каторга, галеры. Исполняй, что положено, и ни нотой больше. А здесь мне в кайф. Играю то, что просит душа…

– Знаешь, – с внутренним волнением вдруг перескакивает он на другое. – Увидел тебя и вспомнил детство. В нашем дворе была девочка. Верой звали. Худенькая, рыжеволосая. Наверное, даже некрасивая. Сейчас не стыдно признаться, я был в нее влюблен. Представлял, как мы поженимся и отправимся путешествовать по свету. Я стану играть на скрипке, а она будет танцевать в белом платье… Глупые детские сны. Иногда вижу ее во дворе. У нее уже дочка школьница…

Чукигек задумчиво смотрит в пустоту, должно быть, видит танцующую в белом платье Верку.

– Ты где обитаешь? – интересуюсь я.

– В своей родной задрипанной норе, где же еще?

В изумлении разеваю рот. В списке жильцов первого подъезда дома по Стахановцев, 31-а, который продиктовал Акулыч, фамилии Чукигеков не было.

– Лет пять назад, – объясняет он, – брат купил четырехкомнатную квартиру в самом центре, а в прошлом году – виллочку рядом с коттеджем мэра. Да еще дал родителям башлей, и они обменяли наше скромное гнездышко на весьма достойные апартаменты…

– Твой брательник такой богатенький?

– О, он крупная шишка. Большой бонза. В отличие от меня. Я – белая ворона в семейном клане… Так вот. Я, естественно, поселился с предками. Но не выдержал – изнасиловали упреками и назиданиями. Хлопнул дверью и смылся – в старую свою квартирку. Живут в ней алкаши: мужик с подругой. От моих родителей они получили доплату – более чем серьезную, раздали долги, а оставшееся принялись пропивать. За год спустили все. Когда я к ним заявился, они были по уши в долгах. Я снял маленькую комнатку – ту самую, что была некогда нашей с братом. Проживаю нелегально. Родители и брат не подозревают, что я живу по прежнему адресу. Это рай, Королек! Придешь домой, в свой уголок – книги, магнитофон, диски, стол, диван. Чего еще желать! Не мешали бы только…

Он болезненно косоротится.

– Есть проблемы? – спрашиваю я.

– В наше время проблема одна – отсутствие денег. – Его лицо каменеет, взгляд тухнет. Чувствую – смотрит на меня и не видит.

– Почему же брат тебе не поможет?

– Он-то готов хоть сейчас, да я не приму его постное дистиллированное благодеяние. Сдохну – не приму.

– А от меня примешь?

– Спасибо, как-нибудь сам справлюсь … Погоди, – встряхивается он, – ты-то кем стал?

– Я частный сыщик.

– Да мы с тобой одной крови, брат, – вдохновляется Чукигек. – В своем деле ты – свободный художник. Среди колесиков и шестеренок машины, именуемой государством, мы – изгои, вольные птицы.

– Ну пока, – говорю я. – Извини, вольной птичке Корольку пора в полет. Клиент ждать не намерен. Когда мне будет сильно хреново, обязательно приду к тебе лечиться музыкой. Не против?

– Только за. – Он широко улыбается, вновь демонстрируя две щербины на месте нижних зубов. Видно, недешево дается ему свобода.

– Сыграй что-нибудь на прощание.

– А что именно?

– Все равно. Сбацай свое любимое.

Он нежно прижимается к скрипке подбородком. Пробуя, проводит по струнам смычком… И начинается музыка. Иду по переходу, а она, отражаясь от выщербленного кафеля стен, настигает и властно берет за сердце. И даже когда поднимаюсь на поверхность и шагаю среди суетящейся толпы, не перестаю слышать эту музыку из-под земли, возносящую меня к звездам…