С самого утра я позвал ее на завтрак, сразу после которого мы сняли в гостинице машину и полетели смотреть достопримечательности. Красные от оксидов железа горы Багрянца и дали планете название. Вот только красный цвет как-то растворялся и блекнул при приближении. Но все равно красота этих безжизненных скал поражала любой незамутненный разум. Мы высадились на четырехтысячнике, далеко не самом высоком пике горного массива. И Катя долго и зачарованно осматривала окружающих великанов.

– А почему на них нет снега? – спросила она меня.

Пожав плечами, я ответил:

– Меньше влажность, больше солнца. Да и состав атмосферы не позволит тут сейчас образоваться льдам. Вот лет через десять-двадцать, когда изменят состав, тогда да. Могу спорить, что зимой тут будет горнолыжный курорт. Смотри, какой спуск далекий…

– Как красиво… – сказала она, слабо прислушиваясь к моим объяснениям.

– Угу, – согласился я. – На других планетах я тоже люблю в горах бывать, но Багрянец мне нравится знаешь чем?

– Чем же?

– Своей нетронутостью и еще, наверное, тем, что, кроме нас с тобой, тут, наверное, никого никогда не было… Раньше это было только мое место. Теперь оно наше.

– Наше? – чуть удивленно и одновременно с восхищением спросила Катя.

Я, всматриваясь в ее глаза за прозрачной маской, кивнул. Тогда-то я и сказал, что мне нравится ее взгляд. Она улыбнулась слегка и отвела глаза.

Катя осмотрелась, словно не слыша меня. Чуть прошла к отвесному обрыву и села на огромный валун, всматриваясь в даль. Я проследовал за ней и уселся прямо на нагретые солнцем мелкие камушки у ее ног. Посмотрел туда, куда вглядывалась Катя, и, ничего там не заметив примечательного для себя, стал бросать камушки по одному в бездонную пропасть перед нами.

– Алекс? – позвала меня Катя. Я повернулся к ней, отбросив горсть камней, и она продолжила: – Ты хороший парень. Ты это знаешь?

М-да. Такого мне ни одна девушка не говорила. Говорили они многое и разное, но всегда какие-то крайности: либо «люблю», либо «пошел вон». А вот так… ни то ни се: «хороший парень»… Она догадывается, сколько мне лет? Я даже не знал, как реагировать. Пожал плечами, ничего не ответив.

– Правда, Алекс. Ты не такой, как другие, с кем я знакома, – сказала она с улыбкой.

– Странный? – спросил я, усмехаясь.

Она кивнула, глядя мне в глаза.

– Почему? – спросил я, грустно улыбаясь.

– На Земле, там, где я училась, каждый парень, каждая девчонка знали, что вот они станут теми-то и теми-то. Представь себе, именно так. Но, наверное, с класса седьмого я не слышала от ребят, что они хотят стать свободными пилотами. С возрастом эта глупая романтика у них выветривалась.

– Это глупая романтика? – спросил я, откровенно забавляясь и обводя руками горизонт.

– Нет, я не так сказала. Они стали считать ее глупой. Детскими мечтами, от которых быстро избавляешься. Вот, к примеру, многие хотели стать пилотами ВКС. Даже был у меня знакомый, который хотел стать «ассенизатором космоса»: чистить орбиты от мусора, заниматься астероидами. Но свободным пилотом… Нет, таких уже не было.

– А почему?

– Не знаю. Скорее из-за неустроенности их жизни. Из-за большой смертности. Из-за бедности. Большинство таких, как ты, все, что зарабатывают, вкладывают в свой корабль. В свой дом. А на планетах зачастую даже угла не имеют. И они… они почти всегда одиноки.

– Ну, это да, – кивнул я. – Никто не согласен ждать по пять-шесть лет возвращения друга или мужа. И не важно, что пять лет пролетают быстро. Важно другое. Мы меняемся за полет. Зачастую в корне. Вернуться может совершенно другой человек, не тот, который улетал. Говорливые становятся как рыбы – слова не вытянешь. А те, кто раньше был молчалив, становятся экстравертами. После стольких лет разговоров самих с собой… Да и вообще. Ну, сама прикинь: законом запрещено сажать человека в одиночные камеры больше чем на три месяца. А тут люди сами себя запирают на годы. Я сознаюсь: мы ненормальные. Мы даже, можно сказать, больные. Нормального человека держат дома привязанности. Ну, родные там или женщины. А вот те, кто бросает все, что любят, ради космоса… Он либо не человек, либо ненормальный человек. Тот, кто добровольно становится изгоем, не может считаться полноценным членом человечества.

– Ты слишком жестоко говоришь об этом, – мягко остановила меня Катя. – Не надо так. Вы не больные. Вы просто другие. Вы те, кому общество почти не нужно. Ты вон вообще самодостаточен. Я посмотрела в игротеке список прочитанных тобой книг за последние восемь лет – получается, что ты глотал по две-три книги в неделю. Я также посмотрела твои журналы исследователя. Ты начал казаться мне просто трудоголиком. Я себя даже неудобно почувствовала. Я же вижу, что я тебя отвлекаю, не даю заниматься своими делами.

– Да брось ты, Кать, – возмутился я. – Неправда.

– Не обманывай меня, – попросила она. Помолчала и добавила: – Я все прекрасно вижу. И еще я вижу, что ты влюбился в меня.

Я промолчал, смотря ей в глаза, что вроде и на меня смотрели, и вроде как мимо. Словно она о чем-то думала, говоря со мной.

– Алекс. Я хочу тебе сказать одну вещь. Только обещай, что выслушаешь.

У меня защемило где-то в груди в предчувствии чего-то очень плохого. Но я кивнул. А что прикажете делать? Сказать, что нет, я не буду слушать?

– Дело даже не в том, что на Ивери меня ждет друг. Это тут вообще ни при чем. Просто ты обо мне ничего не знаешь. И я боюсь, что я тебя погублю, если ты влюбишься окончательно и бесповоротно. А ты мне ничего плохого не сделал. Наоборот, я давно ни с кем так себя не чувствовала. Но, если ты влюбишься в меня, это будет плохо. Очень плохо.

Я хотел что-то возразить, но она мне не дала.

– Выслушай, Алекс, – попросила она мягко. – Пока не поздно, просто возьми себя в руки. Одерни себя. Я не пара тебе. Просто сексуальные приключения меня не прельщают. А серьезные отношения со мной тебя погубят. Ты хороший человек, и я не хочу твоей гибели.

– Ты о чем, Кать? – спросил я, переставая понимать и чувствуя, что краснею от таких разговоров с ней.

– Тебе не стоит даже знать этого. Это тоже смертельно опасная информация. Тебе надо просто мне верить. Верить тому, что я опасна для тебя. Даже то, что ты везешь меня на Иверь и об этом знают, уже ставит тебя под удар. Но так… у тебя есть хоть шанс. А полное знание тебе шансов не оставит. Потому я и попросила здесь приземлиться. Вовсе не потому, что я захотела посмотреть на эту планету. Мы за два месяца так сблизились, что дальше уже и мне сложно себя сдерживать, и ты далеко не монах… Я видела счета из портов разных планет с кодом «спецобслуживание». И эта близость не дает мне положить тебя под топор. Я думала, что смогу просто провести с тобой восемь месяцев и, спокойно десантировавшись на Ивери, забыть о тебе и твоей дальнейшей судьбе.