Почему она не сказала Алексу, кто она? Почему не сказала об этом до того, как он лишил ее девственности? Она могла бы избежать того кошмара, в котором жила сейчас, если бы вовремя обо всем ему рассказала. Ладно, пусть все случилось бы, как случилось, но почему она не сказала ему обо всем наутро? Ведь у нее была такая возможность. «Почему, почему?» — стучало у нее в голове.

В том, что случилось, ей некого винить — только себя. Вероятно, она и в самом деле глупа. Господи, что же она наделала?

Бог внял одной ее тайной молитве, и она не зачала ребенка вне брака. Но даже эта удача не очень-то ее обрадовала.

Теперь она уже никогда не будет носить под сердцем ребенка от Алекса. Не будет у них детей — черноволосых мальчиков с умными глазами и зеленоглазых девочек. Не будет связи между Хеддон-Холлом и Блейкмором, останется лишь мужчина, которого она любила, мужчина, чье лицо она уже никогда не увидит.

Алекс должен вскоре жениться.

Мысль об этом давила на нее, точно чудовищная глыба, и все же она не могла выбросить Алекса из головы. Он по-прежнему оставался неотъемлемой частью ее жизни.

Но на сей раз она не питала иллюзий. Другая женщина будет жить с ним, смеяться вместе с ним и любить его. Другая будет делить с ним дни и ночи, его мечты и его надежды. Другая будет утешать его. Другая скажет ему, когда зацветут последние розы в зимнем саду. Другая, а не Лаура Эшкотт Блейк будет гулять с ним по саду, любуясь скульптурами на башнях, и строить планы на будущее. Будущее той женщины, возможно, оправлено в серебро и золото, а вот будущее Лауры будет серым и унылым, как зимний день.

Она не представляла свое будущее без Алекса. Слишком долго он был ее идолом, ее богом, и теперь мысль о том, что он должен жениться, причиняла почти физическую боль.

Но если грядущее не сулило ей радости, а одно только отвращение и страх, то в этом была лишь ее вина. Да, лишь ее вина — ведь она лгала ему, выдавая себя за дочь пастора. Он тоже был с ней не вполне откровенен, но его грех казался удивительно невинным по сравнению с ее ложью.

Единственной правдой была ее девственность и ее страсть той ночью.

Алекс должен жениться.

Алекс будет делить свое ложе с другой, а она, Лаура, — проклинать каждый закат, зная, что сейчас он прикоснется к другой и будет делать с этой другой то, что делал с ней. И другая будет гладить его широкие плечи, стремясь разделить с ним его невысказанную боль, или просто держать его в объятиях.

Его жена, а не Лаура, будет слышать его шепот, а он будет ласкать ее так, словно руки его стали его глазами.

Но она молила Бога, чтобы эта незнакомая ей женщина сумела разглядеть его душу под изуродованным лицом и подарила Алексу любовь, в которой он так отчаянно нуждался. Она надеялась, что однажды он почувствует в себе достаточно уверенности, чтобы открыть перед невестой свое лицо, не опасаясь увидеть отвращение или насмешку.

Но если жена Алекса не будет его любить… тогда она, Лаура, не будет к ней столь великодушна в мыслях.

Собственное будущее представлялось Лауре бесконечной чередой тоскливых дней. Она была абсолютно уверена в том, что уже никого не сможет полюбить так, как любила Диксона Александра Уэстона.

У Лауры истерика, решил дядя Бевил, поскольку иного объяснения ее поведению найти не смог. Реакция на ту новость, что ей сообщили, была поистине странной. Вот уже несколько минут кряду она захлебывалась от смеха. И Бевил Блейк, пытавшийся понять, в чем дело, вспоминал о том, что племянница все последние недели была на себя не похожа.

«Наверное, все дело в этой проклятой школе, — думал Бевил. — Не надо было слушать Джейн. Эта школа испортила Лауру. Такая, как сейчас, она, возможно, больше походит на леди, но, черт возьми, прежняя Лаура была куда лучше».

Сегодня ей исполнялось восемнадцать, и, если не считать последних нескольких недель, она всегда была веселой и жизнерадостной. Никто из ее окружения — в том числе и слуги, к которым в доме относились как к членам семьи, — не посмел бы ей сказать, что она должна жить по-другому, воспринимать жизнь иначе. Нередко ее улыбка заставляла Персиваля немного отойти душой, разгоняла его тоску и грусть — он так и не смог смириться со смертью матери их воспитанницы. Да и Джейн смеялась над ее шалостями, хотя и любила говорить, что за такое надо строго наказывать.

Если верить миссис Вулкрафт, Лаура шокировала всех девушек своими весьма пикантными рассказами о жизни в Лондоне, хотя сама была там только раз, в возрасте двенадцати лет. Осведомленность Лауры о способе репродукции у насекомых едва не отправила миссис Вулкрафт на тот свет — дама упала в обморок. Кроме того, Лаура рассказывала совершенно возмутительные истории и цитировала Шекспира без купюр в самые, казалось бы, неподходящие для этого моменты. Она слишком громко смеялась, постоянно улыбалась и наслаждалась жизнью с такой страстью, что еще сильнее привязывала к себе тех, кто уже успел ее полюбить.

Но несколько недель назад все переменилось.

И сейчас она смеялась хоть и до слез, но совсем не так, как раньше. Да и вообще разговор, только что состоявшийся между ними, был каким-то… не таким. Бевил Блейк ждал от племянницы совсем другого.

— Что вы сделали? — переспросила она и упала на стул, забыв об изящных манерах, так усердно прививавшихся ей в академии.

Обивка стен и мебели в небольшой гостиной, где состоялся этот разговор, ни разу не менялась после смерти матери Лауры. Яркий желтый цвет портьер и белая в желтую полоску обивка делали комнату самой светлой в доме. Даже в пасмурный день здесь было солнечно. Но сейчас желтый цвет напоминал Лауре не солнце — оно этой весной почти не показывалось, а разлитую желчь, а оба ее дядюшки почему-то напоминали ей довольных ухмыляющихся котов, разыскавших семейство ленивых мышей под навесом в саду. Когда она наконец поняла, что именно они сделали, вернее, что наделала она, на нее накатила истерика. По-другому и быть не могло.

Бевил Блейк, рослый и широкоплечий, с мясистым лицом, при всей своей грозной внешности обладал самым добрым на свете сердцем; глядя на племянницу, он задавался вопросом: не могло ли случиться так, что Лаура его неправильно поняла? Бевил никак не ожидал, что этот его подарок будет воспринят с большим удивлением и меньшей радостью, чем первый, — кружевное платье из шелка цвета тоновой кости, то самое, которое сейчас было на Лауре.

«Нет, она все поняла правильно», — думал Бевил, пристально глядя на девушку. Наконец, к его величайшему облегчению, она улыбнулась и сказала, что просто была ошеломлена таким известием, вот и все. Сказала, что новость оказалась слишком неожиданной, вот с ней и случилась истерика.

Персиваль, высокий и худой, вечно озабоченный хозяйственными проблемами, даже не заметил, что его брат нахмурился. Однако он заметил, что в глазах Лауры вдруг появилась печаль и что она внезапно побледнела. Персиваль решил, что при первой же возможности поговорит с племянницей по душам. Пусть ей исполнилось восемнадцать, они все равно оставались друзьями, и он полагал, что разговор тет-а-тет пойдет Лауре на пользу. Но разговор состоится позже, а пока было очевидно: Джейн не ошибалась — с девочкой что-то не то.