Дойдя до логического конца и упершись в глухую стену, он отматывает свою жизнь на несколько лет назад. Женщина протирает мокрой холодной тряпкой его пах, его безвольно повисший член, которым он уже так давно никого не трахал, но он почти не чувствует этого – он пытается откопать в себе какое-нибудь детское воспоминание, еще не использованное, чистое, но, кажется, он уже истратил весь набор – ни разноцветные модели автомобилей, которые он коллекционировал, ни большой плюшевый медведь, с которым он спал в обнимку до пяти лет, ни воспоминания о днях рождения и подарках, ни лицо кареглазой девочки, в которую он влюбился в младших классах школы, ни игра в футбол с друзьями – ничего больше не способно разбудить в нем человеческие чувства. Даже его прошлое обесценилось, стало ничтожным. Он окончательно превратился в насекомое и заслуживает, чтобы его размазали и выбросили вместе с лентой-ловушкой, к которой он прилип. Постоянная ложь, всё ложь и ничего кроме лжи.

Под мерные пульсации боли в спине он погружается в кошмар, каждый удар сердца, каждый очередной толчок испорченной крови по сосудам – это ступень вниз, в спроектированный специально для его души ад. Он чувствует, как кровать, на которой лежит его тело, трогается с места, слегка скрипнув шарниром колеса, но он не открывает глаз, полностью сосредоточившись на сжавшемся ядре своей личности – этот шар света продолжает уменьшаться, теряя так необходимую ему энергию, скоро он исчезнет.

– Как вы себя чувствуете сегодня, молодой человек? – мужской низкий голос заставляет наркомана разлепить свои веки. Пока он спал, черти, эти работники сцены, немного изменили декорации в комнате – хотя его руки и ноги по-прежнему стянуты ремнями и привязаны к стальной раме койки, он теперь не в палате интенсивной терапии, а в реабилитационном центре, но не в мерклом душном подвале, где условия содержания совсем плохие, а в одной из комнат на первом или втором этаже, – это не ад, а, скорее, чистилище. Потолок тут, как и в одиночных камерах внизу, зеркальный, но зеркала не такие грязные и в них есть дневной свет. Он видит свой обтянутый кожей скелет, прикрытый простыней, видит безотчетный страх в своих ввалившихся глазах, но успокаивает себя, говоря, что все могло быть хуже. Значит, его выписали из больницы и перевели сюда. Он просто забыл. Он поворачивает голову вбок, чтобы увидеть человека, задавшего ему вопрос. Это мужчина лет пятидесяти с густой бородой и в очках с толстыми линзами, которые увеличивают его глаза. Поверх строгого делового костюма на него надет белый халат, туфли начищены так, что сияют. Его карие глаза внимательны, но нельзя определить, смотрит ли он на своего подопечного с безучастным любопытством ученого или с человеческим состраданием. Чтобы ответить на вопрос о самочувствии, наркоман пытается открыть рот, но его челюсть свело, она его не слушается, а язык прилип к пересохшему небу – все, что у него получается, это выдохнуть воздух с хриплым стоном. Мужчина удовлетворенно кивает, как бы говоря: не волнуйся, всё так и должно быть, улыбается своими большими глазами, потом добавляет, уже вслух:

– Сейчас тебя навестят твои родители, у вас будет полчаса. Вполне возможно, молодой человек, это последняя ваша встреча.

Наркоман клацает зубами, пытается вцепиться взглядом в своего собеседника и привлечь внимание к себе, к тому, что он не может говорить, но мужчина в халате, местный врач, уже отвернулся и идет прочь из комнаты. Наркоман несколько раз моргает, выталкивая слезу из уголка глаза, опять смотрит на себя в зеркало. Кажется, он парализован ниже пояса.

Голоса родителей, отец пытается приободрить мать, но замолкает, когда они подходят к койке. Звук пододвигаемых стульев, шуршание пакета. Его имя, произнесенное вслух, заставляет упасть еще несколько капель из глаз наркомана – он так давно его не слышал, что почти забыл, как оно звучит. Он долго не может заставить себя повернуться и встретиться глазами с родителями, зная, что увидит в их лицах жалость и немой укор. Он их единственный сын, они поздно и с большим трудом смогли его зачать, а теперь они знают, что он умрет раньше их, не оставив после себя ничего, кроме тяжких воспоминаний.

– Сынок, мы принесли тебе твои игрушки, помнишь, как ты любил в них играть? – он поворачивается и с изумлением видит, что мать держит левой рукой большого плюшевого медведя, а правой пытается достать из целлофанового мешка точную модель кадиллака эскалэйд, которую ему подарили на тринадцатилетие. Он вновь стонет, шипит, пытаясь заставить их остановиться, прекратить этот фарс, слезы капают все чаще, внутри него рвутся последние волокна, скреплявшие остатки его я, все погружается во мрак. Смех санитаров-охранников, которые везут его в подвал, чтобы оставить там навсегда гнить заживо в полном одиночестве.

– Эй, Джохар! – Николай Николаевич останавливает его своим окриком как раз в тот момент, когда он уже почти дошел по коридору до двери на лестничную площадку, куда все ходят курить, – Ты что-то зачастил с перекурами! Наркоман с ВИЧ, ты час назад перевез его из реанимации в третью палату, неожиданно сделал нам одолжение и помер. Так что вези его в морг, и побыстрее, пока он не передумал и не решил вернуться назад с того света.

– Хорошо, сейчас сделаю! – лишь на мгновение в его глазах вспыхивает злость, но Николай Николаевич успевает ее заметить. Этот парень явно не любит подчиняться, особенно таким физически слабым людям, как Николай Николаевич, он бы, наверное, предпочел воевать с русскими, а не работать санитаром в их больнице. Вряд ли он долго здесь проработает, его взрывной темперамент заставит его уйти, как только появится возможность. Этот молодой чеченец, у которого впереди еще вся жизнь, вызывает нечто вроде зависти у Николая Николаевича, чьи приключения в этом мире уже подходят к концу.

– И не забудь помочь отвезти в операционный блок мальчика из третей палаты. Его Марина брила сегодня утром. Он там должен быть без пятнадцати пять. – Напоминает своему подчиненному Николай Николаевич, но тот уже повернулся к нему спиной и идет прочь, никак внешне не реагируя на его слова.

Рыжий врач отключает монитор, выдергивает из катетеров трубки. Состояние Артура стабильное, он может самостоятельно дышать, но он по-прежнему в коме. Джохар перекладывает тщедушного мальчика на койку, на которой недавно отвозил наркомана в морг, – он даже не стал перестилать простыню, так как она выглядела чистой. Скрип несмазанных шарниров, стук дверей об изножье койки. Движения Джохара резки, он словно злится на этого пациента, на кривые колеса, из-за которых койку постоянно ведет налево, на неровный пол.

– Ты была права, Вера, старик с инсультом умер, – Маргарита испытывает если не радость, то, по крайней мере, облегчение. – Хорошо, что мы не стали с ним возиться.

Вера кивает в ответ, задумывается, какую жизнь прожил этот человек, кого любил, есть ли у него дети и внуки, жива ли его жена. Интересно, кто должен сообщить родственникам о смерти, наверное, один из врачей.

– Пойдем, я покажу тебе как надо готовить тело перед перевозкой в морг.