– Значит, определимся… – Пафнутьев помолчал. – Ты не уходишь отсюда, пока не сделаешь полсотни таких снимков, – он постучал пальцем по папке. – Рисунок протектора с треугольничком.

– Полсотни?! – ужаснулся Худолей. – На кой, Паша?! Неужто на всех углах расклеивать будешь?

– Участковым раздам. В мотоклуб занесу… Кто у нас рокерами занимается?

– Шестаков. Жорка Шестаков. Раньше Иван Лавров все воевал с ними, а теперь Шестакову поручено. Успехов у него немного, можно сказать и нет никаких успехов по причине врожденной бестолковости, но какой-то учет ведет.

– Вот ему нужно несколько фоток подарить.

– Не советую, Паша. Завалит. Начнет этим же рокерам и показывать. Уж очень бестолковый.

– Ладно, подумаем. И еще одно… – Пафнутьев запнулся, окинул взглядом вещественные доказательства, которыми был завален кабинет, с сомнением посмотрел на Худолея и тот понял его колебания.

– Говори, Паша! Говори! Я же сказал – верь мне и не пожалеешь.

– Попробую…

– Паша! – снова взвился Худолей. – Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнесть могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного… Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве… Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены… И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых прозвучит и смешно!

– Да нет, почему смешно… Нормально звучит, – смутился Пафнутьев под горящим взглядом Худолея.

– Тогда говори, Паша.

– Значит так, Виталий… Дело это довольно своеобразное, как ты только что выразился… Некоторые вещи смущают, некоторые настораживают…

– Меня тоже. Я, например, очень озадачен тем, что расследование этого убийства поручили именно тебе. Не в обиду, конечно, будь сказано.

– Значит, мы с тобой мыслим в одном направлении, – Пафнутьев смахнул со стола невидимые крошки, словно расчищая место для разговора откровенного и прямого.

– Говори, Паша. Я очень хорошо тебя понимаю, – Худолей уважительно поморгал ресницами. Глаза его в это время оставались, как всегда, красновато-скорбными.

– Анцыферов, – наконец произнес Пафнутьев, преодолев в себе какое-то сопротивление. – Он ведь и тебя вызовет, будет долго, нудно расспрашивать о подробностях, успехах, находках… Это его право, разумеется. Может быть даже долг…

– Я не должен говорить ему все? – спросил Худолей в упор.

– Видишь ли, Виталий, я не уверен в том, что он…

– Понимаю.

– Да? – Пафнутьев озадаченно посмотрел на Худолея. – Ну, хорошо. Если все сопоставить… От моего назначения до…

– До личности пострадавшего, – подхватил Худолей, – то картина вырисовывается недоуменная. Паша, об этом нельзя говорить вокруг да около. Или в лоб, или совсем не надо. Намеки не пройдут. Иначе собьем друг друга с толку. Если мы вступаем в преступный сговор, надо и так сказать… Преступный сговор.

– Ну, так уж и преступный, – Пафнутьев досадливо отвернулся. – Обычное рабочее совещание.

– Пусть, если тебе так легче.

– Хорошо, – вздохнул Пафнутьев. – Так и быть. Не надо Анцыферову о треугольничке. Иначе мы его никогда, не найдем, он исчезнет с лица земли. И про куртку с деревянными занозами в левом рукаве. И про то, как странно исчез мотоцикл… Про кровь можешь сказать – поменять группу еще никому не удавалось.

– Отпечаток подошвы? – спросил Худолей.

– Не надо.

– Правильно, – одобрил эксперт. – Но ведь это… Сложная получается игра, Паша.

– Авось. Скажи мне вот что, Виталий… Мне впервые приходится сталкиваться с убийством, с таким убийством… Ты в этих делах вертишься постоянно. Я не спрашиваю у тебя имен, мне не нужны даты и цифры… Скажи общем… Тебя ведь не в первый раз понуждают скрывать те или иные обстоятельства того или иного преступления по настоянию того или иного человека?

– А как же, Паша! – воскликнул Худолей, прижав ладошки к груди. – А как же иначе! Ведь истина – это не потаскушка, которая с любым согласна… Истина – это приличная девушка, из хорошего общества, у нее уважаемые родители, у нее возвышенные представления о жизни… Это все надо учитывать. Выходя замуж, или другими словами, выходя к людям, истина должна выглядеть пристойно, чтобы все радовались, на нее глядя, чтобы никто не упрекнул ее в низменных страстях, недостойном поведении, вульгарности манер… Дома, у себя на кухне или в спальне она может выглядеть, как сама того пожелает, но на людях, другими словами в зале правосудия, она должна быть прекрасной… Свежей и румяной!

– Как покойник?

– Что-то в этом роде, Паша. Вот подобрали Пахомова на асфальте… Знаешь в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься! Он тоже будет свежим и румяным, – горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили о предельной откровенности.

– Ну, ладно, – проговорил Пафнутьев, – это касается видимости, внешней подачи… А по сути?

– А какая разница? – воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что не часто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось. – Подробности, видимость, способ подачи создают суть, а суть тоже нуждается в поправках.

– И закон?

– Да, Паша! И закон. Ведь мы живые люди, мы не можем бездумно и бессердечно втискивать судьбу человека в железные прутья параграфов, статей, пунктов и подпунктов. Не роботы, слава Богу!

– Ну, ладно, – Пафнутьев устал от разговора. – Мы договорились?

– Паша! Могила!

– И чтоб не было недомолвок, скажу сразу… Румяна меня не интересуют. И укладывать истину в гроб я тоже не собираюсь.

– Паша! – в отчаянии вскричал Худолей, но высказать ничего не смог – распахнулись дверь и вошли оперативники, Ерцев и Манякин. Они не выглядели усталыми и изможденными, от предложенного чая отказались, сославшись на то, что только от стола. Где и чем их потчевали Пафнутьев уточнять не стал, хотя знал, что вот так просто, по одному лишь своему желанию, перекусить в городе невозможно. Оперативники уселись рядом у стены, с интересом огляделись, окинули одинаковыми взглядами Худолея. И тот невольно съежился, потускнел. Теперь у стены сидел не разгоряченный спором, раскованно и дерзко мыслящий человек, сидел, плотно сжав ладошки коленками, человек выпивающий, причем частенько и многовато.

– Готов вас слушать, ребята, – сказал Пафнутьев.

– Вот адрес пострадавшего, Пахомова Николая Константиновича, – Ерцев положил на стол листок бумаги.

– О, да это совсем недалеко! – воскликнул Пафнутьев.

– Рядом, – подтвердил Манякин. – Если дворами – не больше десяти минут ходу. В квартире осталась его жена, Лариса Пахомова. Дочь, у них есть дочь. Но родители примерно месяц назад отправили ее к бабке на Украину. В Мариуполь. И сама Лариса из Мариуполя. Женаты десять лет. Жили в мире и согласии, пока Пахомов не стал личным водителем Голдобова – начальника управления торговли. Ты, Паша, должен знать одну вещь… Голдобов хорошо знаком с бывшим Первым, ныне председателем Совета… С Сысцовым. И не просто знаком, а, можно сказать, пребывает в личных друзьях. Что, естественно, ко многому нас обязывает.