Рядом с Эвереттом и я весьма уверенно шла по коридору лечебницы. Сейчас, сейчас все ему подчинятся; иначе и быть не может. Когда Эверетт скрылся в кабинете заведующей, дежурная на рецепции вскинула бровь – дескать, твой? Покривив уголок рта, дала понять: «Хорош».

Я кивнула: «Еще бы».

Затем оценивающий взгляд сместился на меня, осудил одежду не по размеру, растрепанный хвост; пожалуй, отметил и дрожь в руках.

– Я пришла к отцу. Его зовут Патрик Фарелл, – сказала я.

– Секундочку. – Дежурная взяла телефонную трубку.

Медсестра, та же, что и в первый день, проводила меня в общую комнату, где папа раскладывал пасьянс – вроде солитер, но правила у папы явно были свои собственные.

– Смотрите, Патрик, кого я вам привела. Вашу дочку!

Папа поднял взгляд, улыбнулся широко, осмысленно.

– Привет, Ник.

Простая фраза – а есть ли что прекраснее?

– Вы сегодня популярны, Патрик, – сказала медсестра и собралась уходить.

Я схватила ее за руку.

– Кто еще здесь был? Полиция, да?

– Полиция? – опешила медсестра.

Уставилась на мои пальцы, вцепившиеся ей в рукав. Я отдернула руку.

– Нет, не полиция. Один парень, он всегда с вашим отцом обедает.

Медсестра разгладила рукав, словно он помялся от моей хватки.

– Дэниел? – спросила я, взглянув на папу.

Она покачала головой.

– Нет, не ваш брат. Другой парень. Патрик, кто к вам по пятницам приходит, а?

Папа забарабанил пальцами по столу, улыбка сделалась плутовской.

– А это мой секрет.

Мне оставалось только улыбнуться медсестре: мол, юморист у меня папочка.

– Так кто к тебе приходил, папа?

– Он просил не говорить.

Папа рискнул рассмеяться. Медсестра подмигнула ему, обратилась ко мне:

– Шатен с синими глазами. Симпатяга. Всегда джинсы носит и рабочие ботинки…

Я повернулась к папе.

– Тайлер, что ли?

Медсестра похлопала папу по плечу и удалилась. Папа собрал свой пасьянс, стал тасовать карты, затем – сдавать. Похоже, затеял кинг.

– Пап, какого черта Тайлер к тебе ходит?

– А почему бы Тайлеру ко мне и не ходить? У тебя что, эксклюзивное право на дружбу с Тайлером Эллисоном? Твой ход.

Он кивнул на веер карт в моей руке, я пошла с туза, попыталась расслабить плечи, подольше удержать папу в настоящем.

– Не думала, что у тебя с Тайлером общие интересы.

Папа нахмурился, оглядел свои карты, пошел с бубновой пятерки.

– Будь внимательна.

– Я и так внимательнее некуда. Скажи, что Тайлеру от тебя нужно?

Я отложила карты, попыталась поймать папин взгляд. Он пожал плечами, отвел глаза.

– Ничего не нужно. Он просто так приходит.

Папа многозначительно указал на мою руку; удерживал жест до тех пор, пока я не взяла карту наугад.

– Он славный парень, Ник. Кажется, здешняя кухня ему по вкусу.

Папа обвел глазами комнату, добавил почти кокетливо:

– А может, приглянулась медсестричка, которая по пятницам дежурит. Не знаю. Тайлер приходит обедать.

Я покосилась на стол у входа, где скучала медсестра. Ниже меня ростом, униформа сидит мешковато, помада вылезает далеко за линию губ – а все-таки привлекательная девица. Темные волосы гладко причесаны. Совсем молоденькая. Бойкая.

– Значит, он просил мне не говорить?

– Именно.

Двойка червей.

– А почему? Что за тайны, если он просто так приходит? Сам подумай, папа.

Двойка пик.

– Тебе все равно, – произнес папа, ударив по столу веером карт.

Что он имел в виду – игру или Тайлера, – я не поняла.

Явилась новая группа пациентов, медсестры забегали, стали доставать для них настольные игры. Наше с папой время истекало. Папа сгреб карты, перетасовал. Я накрыла его руку своей.

– Нам нужно поговорить.

– Мне казалось, мы этим и занимаемся.

– Послушай, мы кое-что предприняли. Полицейские больше не будут приставать к тебе с вопросами. Ты тоже не теряйся. Не отвечай. Если что – сразу сообщи нам. Или медсестре. Или доктору. Копы права не имеют. А ты с ними говорить не обязан. Понимаешь?

– Я… Конечно. Нет. Я с ними и не говорил.

«Еще как говорил».

– Я был никудышным отцом, Ник. Я раскаиваюсь.

– Папа, не надо…

– Я действительно раскаиваюсь. Теперь, когда ничего не изменить, я все очень ясно вижу. Ведь ничего не изменить, да?

Я покачала головой. «Ничего не изменить, ничего».

Папа постучал себя по виску.

– Как думаешь, это мне расплата?

Хороша расплата – слабоумие за то, что на отцовские обязанности плевал.

– Ты не был ни злым, ни грубым.

Это правда. Папа меня смешил, давал кров и пищу, ни разу руку на меня не поднял, ни разу голос не повысил. Зачем же придираться? В глазах большинства мой отец – воплощенная добродетель.

Он подался ко мне, снова взял за руку.

– Ник, ты довольна жизнью?

– Да, – сказала я.

Все, что мне нужно для счастья, осталось в Филадельфии – приезжай и бери. Целая жизнь – устроенная, благополучная.

– Ну и хорошо, – сказал папа.

Я сжала его пальцы.

– Это не расплата. Тебе не за что так расплачиваться.

Он принялся барабанить пальцами по столу в темпе ускоренного марша. Наклонился ко мне, понизил голос до свистящего шепота:

– Послушай, Ник. Я вынужден платить. Вынужден.

– Я все улажу, папа. Не говори больше об этом. Ничего и никому. Обещаешь?

– Обещаю.

Я знала: обещания хватит на час-полтора.

– Папа, сосредоточься. Постарайся запомнить: никому, ни словечка.

– Ник, я все помню.

Он поднял взгляд. Глаза были как у ребенка, глаза ждали: вот сейчас Ник все объяснит. Я покосилась на свою руку, лежавшую поверх папиной, на старческие пятна, усеявшие тыльную сторону. На свои собственные веснушки.

– Папа, тебя хотят отвезти в полицейский участок для дачи показаний. Пожалуйста, перестань болтать. Очень тебя прошу.

Он открыл было рот, но я жестом его остановила. Потому что за папиной спиной, в дверях, стоял Эверетт, ища меня глазами. Я вскинула руку, папа проследил за моим взглядом.