неправильно. Мы сидели внутри, а они стояли снаружи». Это решение аукнулось властям еще и тем, что сообразительный Фюрер смог воспользоваться им и перетянуть на свою сторону некоторых партийцев.

Фюрер наблюдал, как церковь заполняется толпой мрачных людей, читающих партийную газету Neues Deutschland. Здесь не было пяти тысяч лоялистов, как приказал Хаккенберг, но в церковь все равно набилось внушительное количество людей, причем уже к двум часам дня. Фюрер подумал: нельзя допустить, чтобы ситуация накалялась еще три часа, – это могло обернуться чем-то безобразным. Он решил избежать конфронтации. Дав понять «прихожанам», что он знает, кто они такие, он произнес: «Мы рады видеть вас здесь». Он сообщил им, что собирается закрыть часть помещений церкви, чтобы в ней наверняка осталось место для «рабочих и нескольких христиан», которые вернутся с работы, ведь «пролетарии не могут прийти раньше четырех часов». Один из присутствовавших рассказывал, что после этих слов напряжение спало и в течение примерно трех часов ожидания члены партии спокойно сидели и тихо разговаривали друг с другом. Фюрер позже вспоминал, что партийцы, казалось, были тронуты его словами и впечатлены опытом посещения церкви. Некоторые позже связались с ним и поблагодарили за умелое разрешение потенциально взрывоопасной ситуации. По словам Фюрера, это было «невероятное событие. Мы никогда не могли, ни письмами, ни как-либо иначе, дотянуться до столь многих товарищей» – а в этот вечер им удалось показать, что религиозные лидеры вовсе не «преступники», какими их выставляла партия.

К пяти часам вечера не только церковь Святого Николая, но и три других храма, согласившихся провести молебны за мир, были битком набиты и готовы начинать. По оценкам лейпцигской полиции, в церкви Святого Николая находилось две тысячи прихожан, в церкви Святого Фомы – полторы, а в церкви Святого Михаила и Реформатской церкви Зиверса – примерно по пятьсот (но служители Реформатской церкви считают, что посетителей было почти вдвое больше). Полиция не учла и двух других посетителей Реформатской церкви, которые прятались в башне, – там Радомски и Шефке пытались поудобнее устроиться на сыром полу, не слишком испачкавшись голубиным пометом.

Прямо под ними Зиверс готовился произнести речь для полутора тысяч человек (по его подсчетам), до отказа заполнивших пространство, рассчитанное на 450 прихожан. Он начал со знаменитой фразы из Послания к коринфянам: «Когда я был младенцем, то по-младенчески говорил, по-младенчески мыслил, по-младенчески рассуждал». Затем он сказал собравшимся простым, но убедительным языком, что пришло время оставить младенческое и повзрослеть. Зиверс знал, что двое мужчин в башне над его головой – он сам их впустил – сделают все возможное, чтобы мир увидел: жители Лейпцига больше не позволят диктаторскому режиму обращаться с ними как с детьми.

Затем восточногерманский пастор процитировал Мартина Лютера Кинга, ведь Зиверс, как и Воннебергер, искренне им восхищался. В 1964 году Зиверсу выпала честь петь в хоре во время службы, на которой присутствовал Кинг, посетивший тогда обе части разделенного Берлина. Это событие было одним из самых важных в жизни Зиверса – пастор вдохновлялся тем, как Кинг находил с помощью веры силы продолжать политическую борьбу. В память о нем Зиверс позже повесил в церкви плакат с изречениями Кинга. Теперь же, 9 октября, когда на Лейпциг опускались сумерки, а за окнами церкви вооруженные солдаты выстраивались на кольцевой дороге, Зиверс ощутил, что пришло его время возмужать, – и решил последовать словам Кинга.

В 1963 году Кинг, стоя на ступенях Мемориала Линкольна, сказал: «Мы должны всегда вести нашу борьбу с благородных позиций достоинства и дисциплины. Мы не должны позволить, чтобы наш созидательный протест выродился в физическое насилие». Зиверс призывал толпу последовать примеру Кинга. Он предупреждал: «Это будет долгий процесс, долгий путь… Но на этом пути нам не свернуть назад».

В другом районе города молебен в церкви Святого Николая прервался после того, как связные доставили призыв знаменитого дирижера Курта Мазура к ненасилию, который он составил в соавторстве с тремя секретарями партии и еще двумя людьми. Призыв был вслух зачитан в церкви. Позже его транслировали громкоговорители по всему городу. Тот факт, что часть лейпцигских секретарей партии подписала призыв Мазура, и то, что его беспрепятственно доставили в церковь Святого Николая, наводил на мысли об отсутствии единого мнения в районном руководстве партии о дальнейших действиях в тот вечер.

Молебны завершились во всех четырех церквях примерно в шесть часов вечера. Несмотря на большое количество полиции, участникам затем удалось дойти до площади Карла Маркса. Это место уже успело стать стихийной точкой начала маршей по кольцу, потому что представляло собой удобный плацдарм: большая открытая площадь совсем рядом с кольцевой дорогой на восточной окраине города и всего лишь в нескольких минутах пешком от церкви Святого Николая. Таким образом, место и время начала демонстрации не было ни для кого секретом, из-за чего силам безопасности было проще подготовиться.

Но вечером девятого числа, по воспоминаниям Швабе, дорога до площади заняла намного больше времени. Сила, с которой на них давила направлявшаяся туда толпа, не оставляла сомнений: этот марш превзойдет все, что он видел в своей жизни. Стекаясь на восток от нескольких церквей и с прилегающих к ним улиц старого центра, а затем срастаясь в единую массу на площади, марширующие впервые осознавали невероятный масштаб своей акции. В предыдущий понедельник их вышло несколько тысяч. Теперь же их было около сотни тысяч, если не больше.

Довольно скоро передний край колонны начал постепенно поворачивать по кольцевой дороге к северо-западу, в направлении главного вокзала, тогда как к арьергарду все еще примыкали новые участники. Хаттенхауэр, сидевшая в одиночной камере в подвале на Харкортштрассе, прямо у юго-восточной части кольцевой дороги, начала слышать шум: отдаленный рокот, звучавший как гром или гусеницы танков. Она задумалась, что это значит для нее. Главный следователь дал ей понять, что, как только снаружи тюрьмы начнется стрельба, она начнется и внутри тоже, и девушку снова поставят к стенке – на этот раз для настоящей казни.

Среди марширующих был и ее друг Уве Швабе, которому шум движения толпы казался «просто ошеломляющим». Он думал, что годами «мы пытались убедить людей взять судьбу в свои руки» и вдруг «наше желание исполнилось». Он испытал глубокое чувство «гордости за то, что мы не испугались государства и его системы безопасности».

Медленно продвигаясь к центральному вокзалу, гигантская людская масса приближалась к так называемому восточному узлу – части кольцевой дороги непосредственно перед вокзалом, где главная дорога резко поворачивала, изгибаясь вокруг небольшого пруда и самой станции. Хотя Швабе и другие