Высшей стадией развития гомеоскопа стал идеоскоп, позволяющий выявлять признаки по степени их важности: не просто «5 симптомов = грипп», а «3 более важных симптома + 2 менее важных = грипп», причем те же симптомы в других степенях важности и в другом порядке предполагали другую болезнь.

Наконец, последней машиной был компаратор, позволяющий сопоставить две заданные идеи (в предыдущих случаях мы сравнивали заданную нами идею с уже занесенными в перфотаблицу, компаратор же в таблице не нуждался). По-французски каждый информационный массив Корсаков называл idée compliquée («сложной идеей»), отсюда и «сравнение идей», и «идеоскоп».

Основным прорывом Корсакова стало использование перфокарт в качестве хранилища информации. Принцип Жаккара позволял применять перфокарту только в качестве программы-алгоритма, задающей порядок действий машины. Получить с перфокарты Жаккара какую-либо информацию, кроме узора стежков, было нельзя. А вот перфотаблицы Корсакова позволяли хранить и классифицировать практически все что угодно — от военных сведений до стихов Пушкина.

Но все это оказалось преждевременно.

Конец истории

Корсаков справедливо полагал, что его машины позволят усилить человеческий разум (это его собственная формулировка). Он впервые ввел понятие весового коэффициента признака — важности, научился проводить механические операции с множествами — по сути, его прорыв мог перевернуть науку XIX века и ускорить появление современных компьютеров лет эдак на 30–50.

Но ему не повезло. Слишком неожиданно он вывалил на стол абсолютно новаторские принципы. Причем революционными они были как для весьма консервативного русского общества, так и для более подвижной и современной Европы. Брошюра Корсакова осталась незамеченной математическим и механическим сообществом.

11 сентября 1832 года Семен Николаевич отправил Павлу Фуссу, секретарю Петербургской академии наук, письмо с просьбой назначить комиссию для рассмотрения его концепции, а двумя днями позже предоставил и описание интеллектуальных машин. В письме есть такие строки: «Я надеюсь, милостивый государь, что Академия сумеет оценить побуждение, заставляющее меня добровольно отказаться от преимуществ исключительной привилегии, которой я имел бы право требовать на использование способа, до сих пор неизвестного», — то есть он сознательно отказывался от получения патента.

24 октября Корсакову было отказано в помощи с продвижением его концепций. Заключение подытоживал следующий пассаж: «Члены Комиссии замечают, что этот метод по самой своей природе может быть приложен лишь к некоторым наукам, да и то для каждой из них потребовалось бы составить отдельную таблицу; последняя в большинстве своем имела бы огромные размеры и потребовала бы затрат, совершенно не соответствующих пользе, которую, по мнению автора, можно было бы получить от этого прибора». Как ни странно, возразили Корсакову вполне по существу: технологии того времени действительно были слишком примитивны для одномоментного внедрения интеллектуальных машин. По Интернету гуляет байка о том, что члены Комиссии откровенно посмеялись над изобретателем, иронично пометив, что «г-н Корсаков потратил слишком много разума на то, чтобы научить других обходиться без разума». Но это заблуждение: на деле его машины рассматривали серьезно, в течение нескольких недель, и критика была вполне обоснованной. Ученые мужи просто побоялись рисковать.

Открытие открытия

Корсаков скончался в 1853 году. Никогда более он не пытался продвигать свои машины, а если и проводил еще какие-либо разработки, то унес их с собой в могилу.

Вспомнили о нем более чем сто лет спустя. В 1961 году историк науки и техники, автор ряда биографических книг Моисей Израилевич Радовский нашел в архивах Академии наук все документы, касающиеся Корсакова, — и прошение, и описание, и заключение. Он напечатал их, а еще двадцать лет спустя публикацию Радовского использовал профессор кафедры кибернетики МИФИ Геллий Николаевич Поваров. В 1982 году Поваров прочел лекцию о Корсакове на семинаре по искусственному интеллекту в Москве — и россияне неожиданно вспомнили о талантливом соотечественнике. Сегодня приоритет Корсакова в изобретении логических машин признается во всем мире — во многом благодаря вышедшей в 2001 году под редакцией Поварова англоязычной книге «Машинные вычисления в России» (Computing in Russia). К сожалению, изобретения Корсакова остались герметичными и ничего не дали мировой науке. Опережать свое время — вредное занятие.

Пожалуй, в русской истории — по крайней мере, дореволюционной — не было человека, давшего больше отечественной, а в какой-то мере и мировой металлургии, чем Павел Петрович Аносов. Без всяких преувеличений. Если о ком-то и можно сказать «металлург от бога», то о нем, а изобретение технологии литого булата стало вершиной его технологической мысли. Говоря современным неофициозным языком, это был очень крутой дядька.

Классика, Александр Сергеевич Пушкин, 1827 год. Проблема лишь в том, что во времена Пушкина булата не существовало — точнее, технология его получения была утеряна, и булатом называли различные виды холодного оружия или просто стали, применяемой при его изготовлении. Впрочем, поэту, назвавшему бронзовую статую Петра медной, такое простительно.

Аносов же был велик тем, что он сумел сперва возродить историческую технологию булата, а затем сам же, понимая слабость этого материала в сравнении с обычной литой сталью, почти прекратил ее производство. Но обо всем по порядку.

Как становятся в металлургами

Вышел он из самых низов, из мелкого нищего чиновничества — и дослужился до губернатора Томска. Отец его был секретарем казенной палаты сперва в Твери, затем в Петербурге и умер в 1809 году, оставив сиротами четырех детей, в том числе и 13-летнего Павла. Их — двух мальчиков и двух девочек — перевезли к деду по матери, Льву Федоровичу Сабакину, довольно известному механику и изобретателю. Сабакин был лично знаком с Екатериной II и по ее указанию обучался часовому делу в Англии, после чего конструировал часы, строил станки, весы, измерительные машины — в общем, отличный был дедушка для мальчика Павла, имевшего технические склонности.