Э, братуха, да как же не знать! Усы черные вразлет, сам вроде не так уж велик, но плотный. Да хотя бы не знал раньше, но как увидел коня — буланый с черным ремнем по спине, на лбу звездочка, хвост черный, а грива, что тебе ворона крыло, — так и подумал: это он, а не кто другой.

У кого хвост и грива черные? У Буденного нешто?

Датю ты! Я же сказал, что у коня его. Не перебивай, братуха... Так вот, станичники, увидел я Буденного и думаю: нан или пропал. Сгину или пымаю его, чертяку. Жму что есть духу. Он вроде бы подпустил меня к себе. А потом как прижмет, прижмет, да куда там - как не бывало... Смотрю, он опять предо мною и к тому же смеется, леший. Ну, думаю: я тоже не кислым молоком мазанный. Ударил за ним снова. Кажется, не скачу, а лечу. Зло берет, а догнать не могу. Верь или не верь, братуха, — обращается рассказчик к рядом стоящему казаку, — все равно что ты бы уходил галопом, а я стоял на месте. Вот это конь — сколько живу, но таких не видел. Гнался я, гнался, оглядываюсь, а наших нет. Плюнул, выругался и вернулся.

Так и не пымал Буденного?

Не пымал, — сокрушенно ответил рассказчик. — До сих пор не пойму: или Буденный колдун, или конь его сатана, — заключил он.

Казак складно врал — душу отводил, но надо отдать ему должное — масть моего коня он знал во всех подробностях... Трудненько было бы нам с ординарцем, если бы мы приехали в хутор засветло.

Вскоре казаки пошли со двора в хату ужинать. Мы решили, что нам надо уходить подобру-поздорову. Но только мы собрались выехать за ворота, как во двор ввалилось человек двадцать казаков во главе со старшим урядником. Из разговора казаков я понял, что их взвод назначен в сторожевую заставу. Недолго думая я подошел к уряднику, сказал ему, что мы из 72-го полка, и попросил разрешения вернуться в свою часть.

Чего здесь путаетесь? — буркнул он и, не став ждать ответа, сообщил мне пропуск.

Приехав в хутор Самохин, я поднял полк Маслакова по тревоге и приказал ему под покровом ночи подойти к хутору Жутову, окружить расположенного там противника и стремительной атакой со всех четырех сторон разгромить его. Для захвата полевых караулов белых была выделена специальная группа разведчиков, которой я сообщил полученный от урядника пропуск. Пропуск был превосходно использован нашими разведчиками. Благодаря ему они без выстрела сняли полевые караулы белогвардейцев.

В четыре утра полк Маслакова обрушился на спящего противника. Оказать серьезное сопротивление он, конечно, не мог, хотя в Жутове располагались три полка кавалерии и пехота белых. Лишь небольшая часть белогвардейцев вырвалась из хутора и в панике убежала в степь. Остальные были пленены, те, кто оказал сопротивление, зарублены. Все пленные были построены на северной окраине хутора. Я подъехал к ним и поздоровался:

Здравствуйте, станичники!

Пленные в один голос гаркнули:

Здравия желаем, ваше превосходительство!

В ответ на это грянул хохот стоявших за мной бойцов.

Вот сукины дети беляки — вспомнили превосходительство! — смеялись наши бойцы.

Я обратился к пленным:

Кто, станичники, ночевал сегодня со мной в Жутове, выходи!

Никто не выходит, все молчат. Я говорю им, в каком именно доме был ночью, но и это не помогает.

Так что же, выходит, я не был вашим гостем? Хорошо. Тогда кто же из вас рассказывал, как он ловил Буденного?

Еще одна минута молчания, а потом, смотрю, выходит из строя чубатый казак.

То я так... брехал, — робко озираясь, говорит он.

Здорово, казак, врешь. А откуда же ты все-таки знаешь мою лошадь?

Да мне тут один станичник рассказывал, — отвечает он.

Пленные не могли поверить, что я действительно был у них

на хуторе.

А когда же вы от нас уехали? — спрашивали они.

Тогда, станичники, когда вы ели сало и пили молоко, — ответил я.

Да не может этого быть! — не верили казаки.

В заключение я сказал:

Вас обманули лживой агитацией и заставили воевать против своих братьев по труду. А чтобы вы не сдавались в плен, вам говорят, что красные расстреливают всех пленных. Это ложь! Мы гарантируем вам жизнь, и вы можете сейчас же написать об этом своим родным и соседям.

После того как я это сказал, пленные почувствовали себя непринужденно. Начались оживленные разговоры. Один из пленных, на вид бравый казак, спросил меня:

А правда, что вас пуля и сабля не берет и что вы наперед знаете, о чем думает наш командир полка, и все делаете наоборот?

Я посмеялся и стал рассказывать, за что мы воюем и почему победа будет за нами.

Тут же, приспособив бумагу на коленях, пленные казаки принялись писать письма. Потом они выбрали из своей среды девять человек, которым было поручено пойти в тыл белых — разнести письма родным и передать станичникам наказы своих товарищей, оставшихся в плену.

Пленные офицеры—двадцать семь человек — были выстроены отдельно, и я сообщил им, что офицеров мы тоже не расстреливаем, если они честно отказываются от продолжения борьбы с советской властью.

В донесении, отправленном командованию, я просил рассмотреть вопрос о дальнейшей судьбе пленных и предлагал повести решительную борьбу с расстрелами пленных, которые в тот начальный период Гражданской войны в некоторых партизанских отрядах практиковались как ответ на террор белых.

У белогвардейцев массовые расстрелы пленных красноармейцев и населения, сочувствующего советской власти, были введены в систему. Они пытались этим запугать народ, заставить его под страхом смерти служить их интересам.

Но расстрелы приводили к обратному: красноармейцы в плен не сдавались, а трудящееся население бежало от белых на советскую территорию.

Вместе с тем белогвардейская пропаганда неустанно твердила о красном терроре: «Не пойдешь сражаться с красными антихристами — они придут к тебе в дом, убьют и тебя и твою семью; сдашься им в плен — расстреляют. Значит, один выход — бороться против красных до полной победы*.

И надо сказать, что на некоторых солдат и особенно казаков эта пропаганда белых действовала. Попав в плен, они считали себя обреченными на смерть и никак не могли поверить, что их оставят живыми или, как это порой бывало, возьмут слово, что больше не будут подымать оружия против советской власти, и отпустят домой.

Между тем в частях белых было много обманутых и насильно мобилизованных крестьян и неимущих казаков, которых легко было бы привлечь на свою сторону. И среди командного состава белогвардейцев находились люди, начинавшие понимать, что бороться против советской власти — это значит бороться против народа, люди, по своим взглядам не имевшие ничего общего с верхушкой белогвардейщины, но до поры до времени не решавшиеся открыто выступить против нее и перейти на сторону красных.