Вот он видит себя в канун одного такого поединка. Он постарел, но лишь слегка. Скорее повзрослел. Он смотрит на противника и целует лезвие своего огромного двуручного меча. «Мне подарили этот меч», – знает Лагха, но не помнит, кто именно, и чем он заслужил такой подарок. На лезвии выгравировано что-то. Лагха напрягает зрение. «Храни себя и меня», – вот, что требует от него меч. И он исполняет его веление. Его противник убит, а женщина, бывшая женой его мертвого противника, любовно подает ему плащ с красивой пряжкой. «Это теперь моя жена», – знает Лагха и целует ее в шею, которая вырастает ввысь, становится шире, больше, белее, раздувается до неба. Нет, это не шея, это колонна. Она – часть какой-то арки, под которой проходят стройными рядами вооруженные люди. Тяжелая конница, пехота, вспомогательные войска, обоз, приблудные шлюхи.

Теперь у Лагхи нет сомнений в том, что он на войне. Он во главе армии. Он устал. Под глазами у него залегли темно-фиолетовые тени. Его меч по-прежнему с ним. Лагха чувствует, что его дела идут неважно. Войско разбито, а подкрепление не пришло вовремя. Он чувствует, что скоро умрет и знает, что его врага зовут Торвент Мудрый. Он знает, что его враг – император Синего Алустрала. Он столь же мудр, сколь и бессердечен. Торвент Мудрый пускает в него стрелу. Не одну, нет. Смертоносный, воющий ураган стрел. Несколько пробивают насквозь его кованый нагрудник. Он, Кальт, умирает, и в этом у Лагхи нет сомнений.

Перед его мысленным взором выстраивается череда добрых дел, совершенных им за жизнь. О нет, не слишком длинная череда. Словно барельефы на фронтоне дворца харренского сотинальма. Их ровно столько, сколько нужно для украшения. Но не больше. Вот он дарит девушке из постоялого двора браслет с сапфирами. Вот он находит какое-то место, которое все называют Золотым Цветком, и глашатай привселюдно объясняет, что сюда будет перенесена новая столица царства. Вот он треплет Лоскира за вихры. И волны качают поврежденный, но помилованный добросердечным Кальтом парусник врага. «Кальт!» – кричит кто-то, но ему лень отвечать, он отмахивается, словно отгоняя назойливую муху, и послушная его руке картина мироздания снова сменяется.

Какой-то седобородый мужчина («Это мой отец», – знает Лагха) учит его находить места для колодцев, домов и кладбищ. «Честные места», – говорит отец. Он учит Лагху сажать лиловый померанец и пользоваться инструментом, сплошь серебряным. «Я – лозоходец», – понимает Кальт. Он еще очень и очень мал – младше, чем Лагха теперь. Отец вставляет в землю тонкий серебряный прут, похожий на струну. Прут звенит на холодном ветру на высокой хрустальной ноте. А он, маленький Кальт, споро берется за лопату и роет землю поблизости. Влажная земля быстро расступается, раздвигаются корни, но что это там? Из земли на него смотрит пустыми глазницами человеческий череп. Кальт в страхе подается назад. Отец удовлетворенно крякает и убирает со лба седые волосы. Кажется, все идет как задумано. Но Лагху это не слишком радует.

– А что будет после того как я умру? – интересуется маленький лозоходец.

– Не знаю. Умрешь – и все. Наверное, ничего, – отвечает отец.

Ему явно недосуг вести с сыном просветительские беседы. Он отнимает у него лопату и продолжает копать землю. Наверное, они ищут клад.

Но маленький Кальт не удовлетворен ответом. Какие-то сомнения внутри него. Какие-то предчувствия. Он не верит отцу.

– Ты врешь! – твердо говорит маленький Кальт, глядя на старика-отца исподлобья, словно ощерившийся со дна ловчей ямы волчонок.

И все внутри Кальта восстает против слов отца, которые кажутся ему ложью, кощунственной и злой неправдой.

– Он врет, – веско и громко произносит Лагха, обращаясь уже не к отцу, а к некой высшей силе, к третейскому судье, к истине, разлитой в пространстве, и… открывает глаза.

x 4 x

– Твой отец действительно соврал тебе, – подтвердил господин Ибалар и мягкая шелковая тряпица легла на лоб Лагхи. Она должна вобрать пот.

Лагха осторожно озирается. Полумрак его собственной каюты. Очень холодно, но он весь в поту, который течет с него прямо-таки ручьями. Рядом с ним, прямо на ложе, сидит господин Ибалар. Он серьезен и его чело изборождено таким количеством морщин, какого Лагха за ним никогда не подозревал. Ибалар кажется старым и озабоченным, словно бы уже прожил тысячу нелегких лет и знает, что будет вынужден прожить еще целую унылую вечность.

«Наверное, я видел сон», – подумал Лагха. Очень длинный и подозрительно реалистический. Но только где это видано, чтобы один и тот же сон видели сразу два человека? Кажется, господин Ибалар тоже видел его. Или, по крайней мере, его конец.

– А откуда ты знаешь, что за сон я видел? – спросил Лагха, приподнимаясь.

– Это был не сон, Лагха.

– А что – просто бред? Я просто бредил вслух, ведь так? Я болен?

– Нет, ты молчал. Ты вовсе не болен. Ты здоров. Просто у некоторых необычных людей бывают такие дни в юности, когда они узнают всю правду о себе. Теперь ты знаешь, кем ты был раньше и что ты делал там, шестьсот лет тому назад.

Эта новость, как ни странно, ничуть не ошарашила Лагху. Вообще-то он так и думал, но не был вполне в этом уверен. А раз господин Ибалар подтверждает его догадку, значит она полностью истинна. Лагха сглотнул воздух и кивнул.

– Теперь знаю. Меня звали Кальт Лозоходец. Правильно?

– Да, ты родился в Северной Лезе, потом стал владыкой Ре-тарского царства, потом на несколько коротких и блестящих недель подчинил себе весь Север и погиб в страшной войне с Синим Алустралом. Теперь ты снова пришел в мир, чтобы Властвовать и Покоряться.

– А ты, Ибалар, ты кем был?

– На горе или на счастье, но я не такой как ты. Я не Отраженный. Мне не дано знать какую жизнь я прожил там, за границей между жизнью и смертью, за границей между жизнью и жизнью. Да и прожил ли какую-то.

– Значит, я особенный? – с надеждой спросил Лагха, вскакивая на ноги.

– Нет. Ты совершенно обычный Отраженный человек. Ты совершенно обыкновенное та-лан отражение Кальта Лозоходца. И это вовсе не причина для того, чтобы задирать нос.

– Я так и думал, – ответил Лагха и с облегчением вздохнул.

x 5 x

Вечером того же дня Ибалар подвел Лагху к зеркалу, которое висело на стене каюты за парчовой занавесью. Подвел совсем близко и отдернул парчу.

Лагха отшатнулся от неожиданности. В человеке, которого Лагха увидел перед собой в зеркале, уже не осталось ничего от прежнего Дайла окс Ханны. От мальчишки, которого купил господин Кафайралак в Багряном Порту, тоже не оставалось почти ничего.

За те три дня, что он пролежал в своей каюте, Лагха необычайно вытянулся и окреп. Его волосы стали длиннее ровно вдвое. Они стали гуще и вились прихотливыми локонами, ниспадающими на спину. Его нос приобрел едва заметную горбинку, очертания скул стали строже. Но самое необычное превращение свершилось с его глазами. Они изменили цвет.