Проклиная про себя жару, я отер лоб краем тоги. Взглянув на Тирона, я увидел, что он улыбается, глядя перед собой с глупым выражением лица. Я догадывался, почему он так воодушевлен, но ничего не сказал.

Фламиниев цирк опутан сетью извилистых улиц. Близлежащие улицы, особенно те, что непосредственно примыкают к этому обширному строению, загромождены лавками, тавернами, публичными домами и постоялыми дворами. Чуть дальше высятся трех- и четырехэтажные доходные дома, иногда нависающие над улицей и закрывающие свет солнца. Улицы похожи одна на другую и заставлены домами самого разного возраста и качества. Учитывая, сколь часты здесь пожары и землетрясения, Рим постоянно перестраивается. Население растет, обширные земельные участки переходят в руки богачей, и новые дома выглядят все более жалкими и невзрачными. Вокруг почтенного кирпичного здания, непонятным образом уцелевшего в столетие катастроф, зачастую громоздятся ветхие жилые дома без малейших следов орнамента, которые выглядят так, будто они построены из одних веток и ила. При Сулле положение, конечно, только ухудшилось.

Мы продолжали идти по дороге, описанной Секстом Росцием и занесенной на вощеную дощечку юным Мессалой. Писал Руф плохо, почти неразборчиво. Я заметил Тирону, что, к великому моему сожалению, он был занят вчера другим делом и не мог вести записи своим твердым, чистым почерком:

— Как и подобает аристократу, Руф никогда не затруднял себя чистописанием; если он и научился писать, то остальным его записей не прочитать. Но ты, по-видимому, владеешь стилем весьма умело. — Я произнес эти слова как можно небрежнее и улыбнулся, заметив, как покраснели его уши.

Я не сомневался в правильности дороги: она следовала по естественному пути из дома Цецилии Метеллы в самое сердце района Цирка, выбирала широкие улицы, избегала узких и наиболее опасных проулков, идя которыми можно было существенно сократить расстояние. Мы миновали несколько таверн, но старик Секст навряд ли заходил в них, по крайней мере, не в ночь своей гибели, ведь он так спешил на встречу с отправителем загадочного послания.

Мы вышли на широкую, залитую солнцем площадь. Окна лавок смотрели на расположенную в центре цистерну, которая снабжала водой местных жителей. Высокая, широкоплечая женщина в несвежем платье походила на самозваную хозяйку цистерны: она руководила цепочкой рабов и домохозяек, судачивших в ожидании своей очереди. Какой-то раб окатил водой из ведра группку ошивавшихся рядом оборванных сорванцов. Мальчишки завизжали от восторга и принялись по-собачьи отряхиваться.

— Сюда, — сказал Тирон. Изучая указания, он нахмурил брови. — Так мне, по крайней мере, кажется.

— Да, я запомнил это еще вчера. Узкий проход между винной лавкой и высоким красным жилым домом. — Я обвел взглядом неправильный квадрат площади, от которой в разные стороны расходились шесть улиц. В ту ночь Секст пошел по самой узкой из них, а поскольку она быстро и резко сворачивала в сторону, разглядеть, куда же она ведет, было невозможно. Вероятно, то был кратчайший путь к женщине по имени Елена. Возможно, то был единственный путь.

Я огляделся вокруг и заметил мужчину, пересекавшего площадь. Его можно было принять за мелкого купца или торговца — человека со средствами, но не слишком богатого, если судить по его поношенной, но добротной обуви. Вел он себя непринужденно; происходящее на площади, казалось, совершенно не привлекает его внимания; из этого я сделал вывод, что он живет где-то неподалеку и переходит площадь далеко не в первый раз; возможно, он бывает здесь каждый день. Он остановился у общественных солнечных часов, установленных на низком пьедестале, и поморщился. Я шагнул к нему.

— Будь проклят тот, — процитировал я, — изобретатель часа, кто в Риме первые установил часы!

— Ax! — он поднял глаза, широко улыбнулся и тотчас же подхватил припев. — О бедный я! Они мой день разбили, разъяли, разнесли, как зубья гребня!

— А, так ты знаешь эту комедию, — начал я, но он не дал себя перебить.

— Когда я был мальчишкой, мне желудок служил часами — добрый был советчик. А нынче что? Стол ломится от яств, но ты не ешь — жди удлиненья тени. Рим покорился солнечным часам и морит римлян голодом и жаждой.

Мы тихо рассмеялись.

— Гражданин, — сказал я. — Ты знаешь эту округу?

— Конечно. Я живу здесь уже много лет.

— Тогда я уверен, ты мне поможешь. Я не умираю от голода и жажды, но есть одна страсть, которую я ужасно хотел бы утолить. Я люблю птиц.

— Птиц? Увы, здесь только голуби. На мой вкус, они слишком жилистые. — Он улыбнулся, выставив напоказ широкие прорехи между зубами.

— Я имел в виду более изящную птицу. Она прекрасно чувствует себя в воде, на земле и в небе. Приятель приятеля говорил мне, что где-то здесь водятся лебеди.

Он тут же меня понял:

— Ты имеешь в виду Лебединый Дом?

Я кивнул.

— Иди прямо по этой улице, — указал он на проем между винной лавкой и красным домом.

— Никак иначе туда не пройти?

— Если только ты не собираешься идти вдвое больше, чем нужно. Нет, эта улица — единственный разумный путь. Это один длинный квартал, от которого отходит несколько тупиков. И ты не пожалеешь, — добавил он и подмигнул.

— Очень на это надеюсь. Пойдем, Тирон. — Мы повернулись и пошли к проулку, большая часть которого скрывалась за поворотом. По обеим его сторонам высились большие дома. Даже в ярком утреннем свете их сырые, заплесневелые стены, казалось, смыкаются над нами, образуя сумрачную расщелину в кирпично-известковой породе.

Большинство зданий, мимо которых лежал наш путь, представляли собой длинные жилые дома; многие из них были снабжены единственной дверью и совсем не имели окон на первом этаже, так что мы подолгу шли в окружении глухих стен. Верхние этажи нависали над нижними; под ними можно было укрыться от дождя, но ночью в этих углублениях клубилась густая тень. На протяжении всего нашего пути через каждые пятьдесят шагов к стенам были прикреплены железные скобы, в которых тлели остатки ночных факелов. Под каждым факелом в стену были вставлены каменные плитки; на каждой плитке был вырезан лебедь — грубая работа, выполненная дешевыми ремесленниками. Это были указатели, помогавшие ночным посетителям отыскать дорогу в Лебединый Дом.

— Должно быть, уже скоро, — сказал Тирон, поднимая глаза от дощечки. — Мы уже прошли мимо левого поворота, а вот поворот направо. Согласно записям Руфа, Секст Росций обнаружил большое кровавое пятно посреди улицы. Но ты же не думаешь, что оно еще здесь, спустя столько времени…

Тирон не договорил. На последнем слове его голос оборвался: он взглянул под ноги и внезапно остановился.

— Здесь, — шепнул он и громко сглотнул.

Примите во внимание, что человеческое тело содержит большое количество крови. Прибавьте к этому также пористость булыжника и неважную канализацию на многих римских улицах, особенно тех, что пролегают в низинах. Не забудьте и о том, что зима выдалась почти без осадков. Все равно, чтобы оставить такое большое, несмываемое пятно, старик Секст Росций должен был пролежать посреди улицы, истекая кровью, очень и очень долго.