Двигались неторопливо. Впереди по шоссе, вспучившемуся растрескавшимися буграми, стесненному деревьями, взломанному корнями, полз «шестьдесят четвертый», копотливый, шумный и неповоротливый. За ним мягко катилась БМП. А места вокруг были неприятно дикие, не запустелые, а будто кто-то истребил остервенело человечий след и пустил поверх зряшную, кривую, нездоровую поросль.

Ехали на север по Псковскому шоссе. Криволесье сменялось болотом, той его разновидностью, которая в местной литературе звалась безрадостным словом «дрыгва». В кустах орали вороны. Захар сидел на броне и уныло матерился, сочетая обороты трехвековой давности с «мерседесом». Волки, напротив, оживились и поглядывали вокруг с очевидным удовольствием. Захар выпустил их попастись, когда остановились на ночлег за немыслимо скособоченным, загрузшим, обросшим городком, обруинившимся, должно быть, задолго до счастья. Расположились, повернулись, Захар поскреб в паху, Саша с ведрами помчался за водой. Верка, одетая в полмайки, выбралась из башенного люка и принялась бегать туда-сюда, подпрыгивая. Щенки пошли караулить. А Круз решил все же навести порядок в списке вопросов.

— Дан, что у тебя с сердцем? — спросил, усевшись рядом.

— Ничего, — ответил тот рассеянно. — Ноет. Ничего страшного. Это не та боль. Это невралгия. У меня всю жизнь так. Чуть переволнуюсь, позлюсь — как зуб дырявый в груди. А тут Хук еще сошел. Как он, с этими? Он же неуклюжий, тяжелый слишком.

— С ним все нормально будет. Стая у него теперь своя, четвероногая. А вот что будет с нами? Куда мы?

— Как куда? В Москву.

— Правда? Ты что, поверил этим сумасшедшим?

— У них на редкость здравосмысленное сумасшествие.

— Ну-ну. Советовать к сорока килотоннам в гости.

— Понимаешь, Андрей, — сказал Дан по-немецки, — я их ни в чем не обвиняю и не осуждаю. Сейчас человечеству важно одно: выжить. Пусть хоть друг дружку едят, лишь бы выжить. Пусть рабы, пусть в жертву приносят, пусть кричат солнцу «хайль», пусть отсекают гениталии. Когда появится лекарство, все это уйдет само собой.

— Про «отсекают гениталии» я еще не слышал. Очень интересно.

— У этих, за минами, тоже своя цель, — сказал Дан, будто не слыша. — Они тоже хотят, чтобы люди выжили. И потому хотят, чтобы мы смогли и нашли. Они здравое говорят. Где, как не в столице бывшей империи, должны храниться все данные о том, что эта империя делала? У нас есть передатчик, мы свяжемся и найдем. Быть может, у них есть тот самый штамм. Мы должны проверить, понимаешь?

— Понимаю, — сказал Круз, вздохнув. — У меня одно только предложение: если не возражаешь, мы лучше с северо-запада заедем в Первопрестольную. Килотонны, по слухам, были на юго-востоке.

— Пожалуйста. — Дан пожал плечами. — Только чтобы побыстрей.

— Два дня, — пообещал Круз.

Два обещанных дня стали неделей. Сперва сломался танк. Правый, рыкнув дизелем, лихо снес с шоссе обвалившуюся березу. «Шестьдесят четвертый» после подвига пробежал метров двести, заскрежетал нутром, чихнул и стал. Потом вылезла Верка, уселась на башню и захохотала, дрыгая длинными ногами.

Круз танк предложил бросить. Лейтенант Саша, краснея ушами, предложил починить. Потому что он, Саша, умеет, а танк — это хорошо. Ладно, чини, если приспичило. Только быстро. День? Полдня? Посмотрим. Саша быстро-быстро кивал, лепеча.

Дан поворчал, но смолк, оглядевшись по сторонам. Холм, заросший березами, опушка леса, трава в желтых мохнатых огоньках, солнечных, щекотных. Ветер, ровное небо, свет. Все как очерченное резцом, сделанное вчера, нет, час, минуту назад, сотворенное прямо для тебя, а до тебя не было никого в этом мире.

Дан задремал, сидя на холмном склоне, и улыбался во сне. Хук поймал в поле молодого куропача и принес к хозяйским ногам.

Круз, к пейзажам безразличный, тревожился. Заглядывал, как лазит в танковом нутре Саша — умело лазит, сноровисто, — бродил вокруг лагеря. Поставил растяжки. Попросил Захара пошарить по сторонам с волками вместе — нет ли чего эдакого? Мучило чувство чужого, враждебного. Будто на дереве или на соседнем холме сидит кто-нибудь, наблюдает. Выжидает. Хорошо, если ночи. Драться в темноте Круз любил, в особенности со щенками рука об руку. А еще и Захар с четвероногой братией. Скверно, когда поутру нападут, при свете, и толпой. Народу не хватит и себя оборонить, и машины с багажом. Из лейтенанта Саши боец, видимо, никакой. А Верка еще. А Дан. Набегут, пожгут, взорвут. Черт. Но сегодня ночь хорошая. Новолуние. Темно будет, как в заднице. Если гости вздумают в темноте пошарить, тем лучше.

Круз, поразмыслив, оцепил растяжками особо густые кусты.

После отправился размышлять над тем, почему людей, думающих и умеющих нехорошее, так тянет друг к другу. Людей против прежнего осталась пригоршня. Везде ж пусто! А по шоссе не проедешь, обязательно отморозок какой шмальнет.

К вечеру Крузово беспокойство отравило настроение всем. Щенки вовсе спать не легли. Последыш грыз ногти. Саша с лихорадочной быстротой звякал и поскрежетывал, с головой уйдя в танковое чрево. Захар улыбался и объяснял что-то волкам. Те смотрели настороженно.

В тридцать две минуты первого грохнула сигналка в кустах. И сразу же с трех сторон — автоматы. Круз чуть не расхохотался. И, вскочив, мягко, по-кошачьи метнулся в сумрак.

Первый темный силуэт сложился пополам, получив три девятимиллиметровые пули в живот. Второй ударил в темноту очередью. Кинулся наутек, напролом через кусты. Упал. Вывернулся — как раз чтоб получить кабаром под кадык.

Все. Круз замер в темноте, прислушиваясь. Слева взвизгнули коротко. Потом — поволокли. Побаловаться решили щенки. Не иначе живца взяли. Тьфу. Шагов за триста кто-то захрустел в лесу. И заголосил — страшно, тоненько, смертно. А это кто? Щенки сейчас далеко не пойдут и гнаться не станут. Не иначе Захар. Чтоб его!

Круз вернулся на место. Шорох шагов позади. Два коротких — длинный — два коротких. Последыш.

— Старшой, у нас клево, — доложил шепотом Последыш. — Отбились. Все целые. Правый живца взял.

— Утром рассмотрим. Смотрите, чтобы Захар его волкам не скормил.

— Старшой, сошел Захар. С волками.

Круз выматерился про себя.

— Сидим до рассвета. С места не двигаться. Даже если будут на помощь звать. Понял?

— Понял, старшой.

Последыш растворился в сумраке. Круз выматерился про себя еще раз и принялся вслушиваться в ночь, стараясь различить звук возвращающейся стаи. Но до рассвета так никто и не вернулся.

Круз объявил, что никого ждать не будут и двинутся, как только танк починят. Отправил щенков искать трупы по кустам. А сам занялся пленным.

Тому было лет одиннадцать, не больше. Всклокоченный, чумазый, в драной рубашонке. Поскуливал тихонько, всхлипывая, — правая нога распухла в лодыжке, и ступня торчала вкось.