Это был звук выстрела из револьвера.

Профессор Риго первым застучал каблуками и заговорил. Он не мог сдержать сардонической ухмылки, обратившись к Майлзу.

— Ну, мой друг? — подчеркнуто вежливо начал он. — Пожалуйста, продолжайте ваши интересные рассуждения! Значит, ваша сестра предлагает отнестись с юмором к такому серьезному… — Но ему не удалось справиться с волнением, и его насмешливый голос дрогнул, когда он взглянул на доктора Фелла. — Неужели, дорогой доктор, вы все-таки не согласны со мной?

— Не согласен! — пробасил доктор Фелл, разрядив напряжение. — Нет, нет и нет!

Профессор Риго пожал плечами:

— Ну а я, сталкиваясь с реальным фактом, предпочитаю ему верить, а не отвергать с ходу. — Он взглянул на Майлза: — У вашей сестры есть револьвер?

— Да! Но…

Майлз встал. Не надо бежать, говорил он себе, нельзя превращаться в посмешище. Хотя лицо Риго покрылось лиловыми пятнами, а доктор Фелл вцепился в ручки кресла так, что побелели пальцы, Майлз размеренным шагом вышел из гостиной в темный холл и, дойдя до лестницы, ведущей на второй этаж, мигом взлетел наверх.

— Марион! — Его крик заполнил тихий дом. Перед ним был длинный узкий коридор с несколькими запертыми дверями по обе стороны, освещенный одной неяркой лампой. — Марион! Где ты?!

Ответа не последовало.

Дверь спальни Марион была последней слева, в глубине коридора, напротив верхнего холла. Майлз бросился бегом и задержался лишь на миг возле масляной лампы, чтобы увеличить пламя. Подкручивая фитилек, он вдруг заметил, что его руки дрожат. Он нажал на дверную ручку, распахнул дверь настежь и поднял лампу над головой.

— Марион!

Пляшущий огонек лампы осветил постель и фигуру Марион, привалившуюся к спинке кровати. Больше в комнате никого не было.

В этой угловой спальне было два ряда небольших окон. Одни — напротив стоявшего в дверях Майлза — выходили на восток и были закрыты шторами; другие выходили на юг с торца дома, и через них в комнату проникал свет луны. Лицо полулежавшей или, точнее, полусидевшей Марион было обращено к южным окнам.

— Марион!

Она не двигалась.

Майлз медленно приближался к кровати. По мере того как неяркое пламя лампы вторгалось в темноту, предметы и детали вырисовывались все четче.

Марион, в голубой шелковой пижаме, прислонилась головой и плечами к спинке кровати среди беспорядочно разбросанных простыней и одеял. Ее лицо выглядело странным, будто неживым: полуоткрытые остекленевшие, не реагирующие на свет лампы глаза; белые как мел щеки; покрытый испариной лоб, крепко сжатые губы, словно сдерживавшие готовый вырваться крик ужаса. В правой руке она сжимала револьвер «ив-грант» 32-го калибра. Майлз заметил дырочку от пули в стекле справа, в окне напротив Марион.

Итак, Майлз стоял посреди комнаты, онемев от волнения, с бьющимся сердцем, когда сзади раздался хрипловатый голос:

— Вы позволите мне войти?

Жорж Антуан Риго, бледный, но невозмутимый, с лампой, захваченной из нижнего холла, уже добрался своими петушиными шажками до спальни.

Справа от кровати стоял ночной столик с приоткрытым средним ящиком, откуда, видимо, был выхвачен револьвер.

На столике (ошеломленный Майлз невольно отмечал эти детали) стояла давно погашенная лампа, а рядом со стаканом воды красовался маленький флакончик французских духов с золотисто-красной этикеткой. Майлз вдохнул еле уловимый аромат и почувствовал, что ему становится плохо.

Профессор Риго поставил свою лампу на ночной столик.

— Я кое-что смыслю в медицине, — сказал он. — Вы мне позволите?

— Да-да, конечно!

Профессор Риго стремительно, но ловко и мягко обогнул кровать и взял в руку левую кисть Марион, вялую и холодную; потом осторожно положил руку ей на сердце. Сардоническое самодовольство успело покинуть профессора, и теперь весь его вид выражал неподдельную тревогу.

— Мне кажется, — мрачно объявил он, — она мертва.

— Мертва!

В это невозможно было поверить.

Майлз с трудом держал лампу трясущимися руками, еще миг — и он уронит ее на пол. Шагнув одеревеневшими ногами к комоду, который находился справа от южных окон, он успел поставить на него лампу. И тотчас обернулся к профессору Риго, стоявшему у кровати.

— Что ее убило? — спросил он.

— Потрясение.

— Потрясение? Вы хотите сказать…

— Выражаясь точнее, ее смерть вызвана сильным потрясением. Ее сердце — вы меня слышите? — внезапно отказалось снабжать кровью мозг, кровь задержалась на уровне подвздошной вены. Вы видите, как она бледна? И пот на лбу! И обмякшие, вялые мускулы!

Майлз не слушал. Он любил Марион, он действительно ее любил той неосознанной любовью, какой любят человека, с которым бок о бок проживешь двадцать восемь лет из своих тридцати пяти. Он думал о ней и о Стиве Куртисе.

— И вот, — говорил профессор Риго, — наступает коллапс и смерть. В некоторых слу… — Он оторопело оборвал себя на полуслове, его усики зашевелились. — О Господи! — вырвалось у него, и он драматически воздел руки. — Как я мог забыть! Как я мог?! Как мог?!

Майлз уставился на него.

— Ваша сестра, — сказал профессор Риго, — возможно, и не умерла.

— Как вы сказали?

— В некоторых случаях, — торопливо пояснил профессор, — ни пульс не прощупывается, ни сердце, казалось бы, не бьется… Надежды мало, но все возможно… Есть у вас тут поблизости доктор?

— Милях в шести.

— Вы можете ему позвонить? Телефон в доме есть?

— Да, но пока он…

— А пока, — наморщил лоб профессор Риго, — мы должны стимулировать работу сердца. Да! Искусственный массаж! — Он зажмурился в некотором раздумье. — Нет, лучше общую стимуляцию: поднимать руки, нажимать на солнечное сплетение и… У вас есть стрихнин?

— Боже мой, нет!

— Но соль у вас есть? Да? Обычная столовая соль. И медицинский шприц.

— Думаю, у Марион был шприц. Думаю…

Время как будто остановилось, и все происходило невыносимо медленно, хотя только что и время, и люди неслись во весь опор… Когда в самом деле надо спешить, люди теряются.

Майлз подошел к комоду, рывком открыл первый ящик и начал в нем копаться. На комоде из светлого клена, теперь ярко освещенном масляной лампой, стояла обтянутая кожей сдвоенная рамка с двумя крупными фотографиями: с одной стороны — Стив Куртис в шляпе, скрывающей его наметившуюся лысину; с другой — Марион, круглолицая, с улыбкой во весь рот, никак не ассоциирующаяся с неподвижным грузным телом, которое лежало на кровати, уставившись остекленевшим взором в пространство.